До города он добрался в начале третьего дня.

Забравшись в полупустой троллейбус, Борис Иванович со вздохом облегчения опустился на обтянутое горячим дерматином сиденье и стал смотреть в окно, игнорируя любопытные взгляды пассажиров, которые исподтишка разглядывали его грязную рваную одежду и исцарапанное лицо. Через двадцать минут он вышел на знакомой остановке, вернулся на полквартала, свернул в переулок, не спеша миновал район сталинской застройки и углубился в серый лабиринт частного сектора.

Свернув за угол, он остановился в нерешительности, потому что перед полосатыми воротами, которые они с Подберезским совсем недавно отремонтировали, стоял сине-белый милицейский «уазик».

Позади зафырчал мотор. Борис Иванович оглянулся и увидел еще один «луноход», который, неуклюже ерзая в узком переулке, остановился поперек дороги, перекрывая ему путь к отступлению. Со зверским выражением мальчишеского лица из «лунохода» вышел сержант, на котором, помимо формы, были надеты бронежилет, каска в сером полотняном чехле и короткоствольный автомат.

Сержант поднял автомат на уровень груди, набычился и мелкими шажками двинулся на Бориса Ивановича.

– Сдаюсь, сдаюсь, – сказал Комбат, когда к первому сержанту присоединились еще двое. – Млеко, яйки, шпик – карашо. Гитлер капут. Русски зольдат – гут. А марийский мент еще лучше, – добавил он нормальным голосом.

Он покосился через плечо на стоявший у ворот «уазик» и увидел раструбы еще двух автоматных стволов, похожие на злые немигающие глаза. У него вдруг заныла ушибленная нога и защипал ободранный о бетон локоть.

– Да вы чего, мужики? – удивленно сказал он, почесывая искусанную комарами руку. – Белены объелись? Не брал я бабушкино варенье, вот вам крест на пузе…

– В машину, – сухо скомандовал один из сержантов.

– В которую? – спросил Борис Иванович.

Позади него лязгнул затвор. Комбат вздохнул, пожал плечами и полез в тот «луноход», который был ближе.

Впереди словно бы ниоткуда возникла кремовая «пятерка». Она сразу же затормозила, резко приняв влево, и перегородила дорогу. Передняя дверца открылась, и из нее, требовательно подняв руку с пистолетом, вылез здоровенный, уже основательно заплывший жирком блондин в линялой серой майке и просторных блекло-зеленых брюках.

– Вот суки, – бледнея, прошептал Шибздик, – выпасли!

– Это они зря, – успокоил его Баклан.

Он все еще находился в приподнятом настроении.

Когда-то в молодости ему довелось понюхать кокаин.

Нынешнее его состояние немного напоминало тогдашний кайф, но было гораздо более чистым, незамутненным. Голова работала ясно и четко, как бортовой компьютер стратегического бомбардировщика. "Жаль только, – мимоходом подумал Баклан, – что половина данных из этого компьютера стерта. Ну ничего.

Главное, понятно, где свои, а где чужие. Я свой, и Шибздик, хоть и плохонький, но свой, а эти, в «пятерке», – чужие. Машина у них какая-то знакомая…

А-а, ладно!"

За секунду до столкновения он краем глаза заметил справа, на обочине, среди пыльной зелени придорожных кустов стремительно промелькнувшее мимо загорелое усатое лицо, а в следующее мгновение передний бампер «КамАЗа» с лязгом и грохотом вонзился в правое переднее крыло стоявшей поперек дороги «пятерки». Легковушку сплющило, придавило к бетону, немного протащило вперед, развернуло против движения и отшвырнуло на обочину. Обе передние шины лопнули одна за другой со звуками, напоминавшими выстрелы из пистолета.

Леха-Большой во время этого катаклизма каким-то чудом остался на ногах и не угодил под колеса. Он оторопело посмотрел вслед удалявшемуся «КамАЗу».

Грузовик был знакомый, и шел он со стороны завода.

Маленький пытался его остановить, чтобы спросить у водилы, не видел ли тот на дороге усатого козла в десантном тельнике, а вышел из этого какой-то странный компот. Усатый хмырь в тельнике висел, вцепившись в задний борт фуры, как решивший прокатиться пацан, и, вывернув шею, смотрел прямо на Большого. Большому даже почудилось, что этот гад насмешливо скалится, и он, не раздумывая, вскинул «наган» и трижды спустил курок. Полуприцеп мотало из стороны в сторону, позади него облаком клубилась горячая желтая пыль, да и руки у Большого ходили ходуном после пережитого потрясения, так что он конечно же не попал. Фура скрылась за поворотом.

– Чего это было-то? – спросил Маленький, рассеянно размазывая сочившуюся из рассеченного лба кровь.

– А хрен его знает, – ответил Большой. – С ума все посходили, бля буду.

– Надо звонить Прыщу, – сказал один из бандитов.

Большой витиевато выругался, но спорить не стал: его коллега был прав. События принимали странный оборот, и в такой ситуации безопаснее всего переложить ответственность на плечи начальства. Как говорится, пусть конь думает, у него голова большая…

Тем временем «КамАЗ», грохоча на выбоинах и хлопая позади рваным тентом, мчался по бетонке.

Шибздик немного успокоился и сел ровнее, перестав корчиться на сиденье и ежеминутно нырять под приборную панель. Он все еще поглядывал в боковое зеркало, опасаясь погони, но неживая голубоватая бледность уже покинула его лицо, а глаза утратили стеклянный блеск и снова сделались живыми и хитрыми, хотя и немного напуганными.

– Ну ты и крутой, – с восхищением повторил он. – Интересно, кем ты был раньше.

– Мне тоже, – отозвался Баклан.

Впереди показалась глубокая, ощетинившаяся по краям острыми обломками рытвина. Баклан снял ногу с педали газа и слегка притормозил. Беспокойно вертевшийся Шибздик опять смотрел в боковое зеркало.

– О! – воскликнул он. – Во сиганул! Гляди, гляди, катится!

Машину зверски тряхнуло на выбоине, полуприцеп мотнуло так, что он чуть не опрокинулся. Баклан непроизвольно лязгнул зубами и посмотрел в зеркало со своей стороны. Он ничего не увидел, кроме клубящейся пыли и бешено мотающегося края брезентового тента.

– Кто там катит? – спросил он.

– А я знаю? Какой-то хрен. Похоже, в кузове сидел. Когда ты тормознул, он спрыгнул. Камикадзе какой-то…

Баклан вспомнил мелькнувшее среди придорожных кустов усатое лицо. Камикадзе, подумал он.

И вправду, камикадзе. Нашел себе развлечение… На спидометре восемьдесят, а он сигает, как бешеный кузнечик…

Мысли об усатом камикадзе были какими-то беспокойными, царапающими. Они звучали явным диссонансом на фоне владевшей им эйфории. Баклан в последний раз попытался припомнить, где и при каких обстоятельствах мог видеть это загорелое лицо с привычно прищуренными глазами, не вспомнил и мысленно махнул рукой. У него хватало других забот.

– Слушай, – сказал он, – ты хотя бы примерно представляешь себе, где мы находимся и куда едем?