– Серьезно? – встревожился Амброуз. – Неужели все выглядит именно так?

– Бросается в глаза, старина. Впрочем, продвинуться по службе это тебе явно поможет.

– Бэзил, – серьезно и торжественно произнес Амброуз, – если бы я знал, что мой рассказ может производить такое впечатление, то снял бы его!

– Ну, зачем снимать… Первые сорок страниц превосходны, ими бы и ограничиться. Окончить рассказ на том, как Ганс, все еще в плену иллюзий, вторгается в Польшу. И добавить туда еще и Гиммлера в самом конце – эдакий апофеоз нацизма.

– Нет.

– Ну хорошо, не надо Гиммлера, необязательно. Просто расстанься с Гансом, когда он еще в упоении от первой победы.

– Я подумаю об этом, но ты и вправду считаешь, что умный читатель решит, что я докатился до пропаганды?

– А что другое он может решить? Как иначе?

Спустя неделю, зайдя как бы невзначай к Рэмполу и Бентли, Бэзил поинтересовался сигнальным экземпляром нового журнала и получил его в руки. Жадно пролистав журнал, он нашел «Памятник спартанцу», с финалом, переделанным по его рекомендации. Для тех, кто не знал ни Амброуза, ни деталей его жизни рассказ мог означать лишь одно: автор превозносит гитлерюгенд. Сам доктор Лей[35] мог бы подписаться под таким панегириком. Бэзил отнес журнал в Военное министерство и прежде чем показать его полковнику Пламу, пометил красным «Памятник спартанцу» и те места в прочих публикациях, где содержались насмешки над армией и британским Военным кабинетом, а также утверждение, что долг художника – не сопротивляться насилию. После чего и положил журнал Пламу на стол.

– Помнится, сэр, вы обещали, сделать меня капитаном морпехов, если я поймаю фашиста.

– В фигуральном смысле.

– Как это?

– То есть если сделаете что-то, что оправдает ваше присутствие в моем отделе. Что у вас там?

– Документальное свидетельство. Вот. Пятая колонна. Целое гнездо.

– Ладно. Оставьте. Взгляну, когда будет время.

Не в привычках полковника Плама было выказывать энтузиазм перед подчиненными, но едва Бэзил вышел, Плам внимательнейшим образом принялся читать помеченные места. Потом он вызвал Бэзила.

– Похоже, вы кое-что нарыли, – сказал он. – Я представлю это в Скотленд-Ярд. Кто эти люди – Хлоп, Грасс и Скелет-Абрахам?

– Вам не кажется, что эти фамилии похожи на псевдонимы?

– Чушь! Когда берут псевдоним, предпочитают называться Смитом или Брауном.

– Пусть так. Не стану спорить. Мне важнее увидеть их на скамье подсудимых.

– Скамьи не будет. Дело будет рассматриваться в особом порядке.

– Мне сопровождать вас в Скотленд-Ярд?

– Нет.

– Уже за одно это не стану знакомить его со Скелет-Абрахамом! – сказал Бэзил, когда полковник ушел.

– Что, мы действительно поймали, наконец, пятую колонну? – спросила Сюзи.

– За «мы» не скажу, а я поймал.

– Их расстреляют?

– Не всех, я думаю.

– Кошмар какой-то, – сказала Сюзи. – Наверно, они немножко мозгами тронулись.

Наслаждаясь тем, как он ловко подстроил ловушку, Бэзил не предвидел возможных последствий. Когда через два часа полковник Плам вернулся к себе в кабинет, дело закрутилось не на шутку, совершенно выйдя из-под контроля Бэзила.

– Они были счастливы там, в Скотленд-Ярде, – сообщил полковник. – Щерились, рот до ушей… Поздравляли. Дело засекречено, и нам даны особые полномочия в отношении авторов, издателей и печатников, но не думаю, однако, что печатники нам тут так уж важны. Завтра утром в Министерстве информации арестуют этого Силка, одновременно с этим окружат фирму Рэмола и Бентли, проникнут в нее и изымут все экземпляры журнала и всю корреспонденцию. Каждый сотрудник непременно будет допрошен. Но в первую очередь надлежит выяснить личности этих Грасса, Хлопа и Скелет-Абрахама. Вот этим и займитесь. Я же тороплюсь на встречу с министром внутренних дел.

Слова эти сразу же, как только Бэзил их услышал, сильно ему не понравились, потом – когда он стал прокручивать их у себя в голове, они понравились ему еще меньше. Во-первых, все лавры, славу и удовольствие заграбастал полковник Плам. А ведь это он, Бэзил, должен был бы явиться в Скотленд-Ярд, организовывать завтрашнюю операцию, именно ему и никому другому должны были достаться похвалы и поздравления, о которых говорил Плам. Не для этого спланировал Бэзил сдать старого приятеля. Полковник Плам слишком много на себя берет.

Во-вторых, оказаться на стороне закона для Бэзила было внове – и новая эта ситуация его вовсе не радовала. В прошлом полицейские операции у Бэзила ассоциировались лишь с побегом – по крышам либо по тротуару через весь город; он испытал неловкость, услышав, как о подобной операции говорят спокойно, как о чем-то вполне привычном. В-третьих, его беспокоили показания, которые мог дать Амброуз. Хотя последнего и должны были лишить права на открытое судебное разбирательство, его, вероятнее всего, должны были подвергнуть допросам, в ходе которых ему пришлось бы объяснить свою позицию. А участию Бэзила в редактуре «Памятника спартанцу», как он подозревал, лучше было бы остаться забавным анекдотом, которым Бэзил мог повеселить избранных друзей в правильно выбранный для этого момент; видеть же это темой официального или полуофициального расследования ему вовсе не улыбалось.

И, наконец, в-четвертых, долгая история общения с Амброузом выработала у Бэзила некую к нему симпатию. При прочих равных условиях он желал бы Амброузу скорее добра, чем зла.

Вот эти соображения в указанной выше последовательности и тревожили сейчас сознание Бэзила.

Амброуз жил поблизости от Министерства информации, на верхнем этаже расположенного в Блумсбери большого особняка. Квартира его находилась там, где мрамор лестницы сменяется древесиной и где раньше располагались помещения для слуг. Карабканье на этот чердак отвечало стремлению к аскетизму, обуявшему Амброуза в год большого экономического спада. Впрочем, в самой квартире ничто не говорило о нужде либо нехватке средств.

Как и все его окружение, Амброуз тяготел к комфорту и завидному обладанию вещами хорошими и редкими. Среди прочего альбомы и книги по архитектуре, глубокие кресла и такое произведение искусства, как страусиное яйцо работы Бранкузи, а также граммофон с внушительных размеров трубой и целой коллекцией пластинок – все это вкупе с бесчисленным количеством других дорогих сердцу хозяина вещей и составляло убранство гостиной Амброуза. Правда, горячая вода в квартире нагревалась газовой колонкой и, наполняя ванну, то текла тонкой струйкой, а то вдруг, что было крайне неприятно, взрывалась фонтаном, испуская облака удушливого пара. Впрочем, такая распространенная повсеместно особенность, видимо, призвана считаться доказательством хорошего образования обитателей квартиры и их высоколобости. Однако спальня Амброуза вполне компенсировала недостатки и даже опасности его ванной. Прислуживала Амброузу старушка-кокни, временами поддразнивая его тем, что он никак не женится.