Братья шли ходко — накануне подморозило, и ростепельный снег покрылся корочкой льда.

— Вот придем, пробуримся, сядем, — вслух рассуждал Петр, на ходу поправляя тяжелый ящик. — Костерок сообразим, чайку попьем. Стемнеет — мы к деду в гости заглянем, уху сварганим, посидим. Ты деда-то помнишь? Хороший дед, только пьет много…

— Пыхто! Дед! — отозвался Павел и, вертя головой, забалзил на все поле: — Ры-ыбка! Лу-ублю!

— Вот-вот, — усмехнулся Петр. — Переночуем там в сторожке. Утром еще половим, а к вечеру домой вернемся. Я считаю, нужное дело сделаем, а, Павлуша?

— Ры-ыбка! Лу-ублю! — захохотал брат.

Они отмахали больше половины пути к озеру и шагали опушкой приречного осинника, когда Павел неожиданно сник и начал тревожно озираться. Петр сразу напрягся — в неясном бормотании брата он уловил знакомые слова — «бесы, косы».

— Э-э, Павлушка! Устал, что ли? Недолго уже. Сейчас к берегу выйдем, вниз спустимся, Камаринку перейдем, а там, почитай, уже и рукой подать. Рыбку-то хочешь ловить? Кто больше поймает — ты или я?

— Ры-ыбка… — вяло отозвался Павел, кося глазами на недальний холм, за которым лежал проклятый буржуйский поселок. Нахмурившись, Петр приостановился, взял брата за горячую влажную руку:

— Не боись, все путем, братка. Скоро уже…

Договорить он не успел — на взлобке холма появились какие-то неясные, точно бы размазанные тени. Две, поменьше, мчались впереди, двигаясь резкими зигзагами, остальные, побольше, приотстали, но явно не собирались останавливаться. Петр прикинул расстояние — с километр будет, направление — странные тени двигались к лесу — и решительно воткнул ледобур в снег.

— Стой, Пашка. Давай-ка перекусим. Что-то я оголодал, брат. А ты?

— Ыгы, — кивнул Павел, оживляясь.

Петр усадил брата на рыбацкий ящик так, чтобы вся эта дальняя непонятная беготня оказалась у него за спиной. Вытащил из сумки картофелину, луковицу, сухари, налил в крышку термоса парящий чай. Тонкие осинки были плохим укрывищем, но Петр надеялся, что их не заметят, а если и заметят, то не обратят внимания. Про себя он твердо увязал размазанные тени с «Кошкиным домом» и ничего хорошего от них не ждал. То ли буржуи катаются на каких-то особо быстрых снегокатах, то ли развлекаются охотой, гоняя по полям собак — чем дальше они будут от них, тем лучше.

Братья поели, попили чайку, и Петр, внимательно осмотревшись — вроде все тихо, вокруг никакого движения, лишь ворона кружит над дальним лесом, — собрался идти дальше. Павел шагнул на тропинку и вдруг присел, сдавленно застонав. Петр бросился к брату, споткнулся, упал — и тут что-то произошло. Глядя перед собой, Петр вдруг увидел, как белый снег стал черным, а рукав телогрейки, наоборот, побелел. Длилось это всего секунду. Яркая вспышка озарила все вокруг, затем пришел тяжелый гул, как летом в сильную грозу. В нос шибануло гарью, а в леске, где сгинули давешние серые тени, Петр, поднявшись на ноги, с трудом разглядел сквозь выступившие слезы набирающий силу лесной пожар.

— Ну-ка, братка, ноги в руки — и вниз! — скомандовал он и едва не силой потащил не успевшего прийти в себя Павла к речному берегу. Тот почти не упирался, лишь все бормотал и бормотал себе под нос:

— Бесы! Нашли! Бесы с косами!..

По катакомбам Соня шла словно в забытьи. Когда она была наверху, пещеры казались ей обычными и хорошо знакомыми. Подумаешь, камень сделался полупрозрачным и слегка светится то голубоватым, то зеленым, то синим… Но, оказавшись в пещерах, девушка точно погрузилась в разноцветный лабиринт из линий, пятен, полос. Разлоги полнились энергией, она скапливалась здесь веками, будто в гигантском резервуаре. «Наверное, и в других пещерах так же, — подумала Соня. — И поэтому они так притягивают людей».

Но если люди, да и сама она еще совсем недавно, ходили по пещерам, испытывая лишь физические неудобства, то теперь Соне пришлось столкнуться с мощным сопротивлением перепутанных энергетических полей и линий катакомб. Каждый шаг давался девушке с трудом. Зеленоватые тени давно умерших каменотесов зыбко трепетали на сырых стенах, из известнякового крошева поднимались призрачные багровые силуэты лошадей и пурпурные очертания вагонеток, а под завалами охристо пламенели кости погибших. Фиолетовыми искрами вспыхивали под ногами лужи, золотились пятна плесени, а ледяной ветерок, холодя лицо, нес в себе белесые клочья растаявших невесть когда облаков.

Вся эта взбесившаяся палитра цветов и оттенков сильно мешала ориентироваться, но это было только полбеды. Энергетические образования хранили в себе память о произошедшем в подземельях, и память эта оказалась куда как тяжкой и кровавой. Кого только не повидали за свой долгий век Разлоги! Лихие люди, убийцы и грабители тянули здесь нелегкую каторжную лямку, а те, кто надзирал за ними, сами не особенно отличались от осужденных на кандальную долю, и темные души их отпечатались на каменных стенах, сквозь время протягивая к дерзнувшим нарушить их покой окровавленные руки.

Наверное, будь она одна, Соня уже давно бросила бы эту затею и повернула обратно. Но перед глазами стояло мертвое лицо тети Клавы, шипуляк прижимался к груди, а позади, в нескольких шагах, шла мистресса, и полы ее длинного кожаного пальто шуршали о камни.

Несмотря на буйство красок, несмотря на давящую, сминающую волю, тяжкую ауру пещер, черный след демона Соня видела отчетливо — и не теряла его. Он уводил в какие-то далекие закоулки Разлогов, туда, где не бывали морионцы. Соня устала. Это была самая обыкновенная человеческая усталость, когда ноги отказываются двигаться, а глаза застит сонная пелена. Но непонятное самой девушке упорство, вдруг проявившееся в ней, не давало Соне остановиться, ведя вперед — к цели.

Сильверея давно уже перестала ругаться и взывать к разуму неожиданно оказавшейся такой упрямой девчонки. Все ее доводы, все логичные и разумные объяснения разбивались о Сонину решимость, как волны о прибрежные скалы. Но старая чаровница не оставляла попыток убедить свою спутницу и в очередной раз завела разговор о возвращении.

— Пойми, тебе не по силам задуманное. Ты просто погибнешь, и я вместе с тобой.

— Я должна отомстить, — упрямо твердила в ответ Соня.

— Отомстить! — не выдержав, перешла на крик мистресса. — Да знаешь ли ты, девочка, что такое месть? Некоторые самоуверенные болваны следом за одним самоуверенным болваном любят повторять, что месть — это блюдо, которое подают холодным. Может быть, отчасти это и верно, если речь идет о не очень умных представителях мужского племени и их мести. Да, они считают, что создали общество, в котором правят всем и вся. Что их ментальность доминирует. Что именно они правят планетой. Эти самовлюбленные олухи зачастую даже не подозревают, что на самом деле они лишь местоблюстители, регенты при истинных хозяевах земли — женщинах…

— Я все равно должна отомстить, и вы не сможете меня остановить, — не очень-то вежливо перебила колдунью Соня.

— Подожди! Ты же уже взрослая. Нельзя быть такой упертой! — Мистресса схватила Соню за плечо, остановила, повернула к себе лицом.