– Хотите молока?

– Я хочу перейти на «ты».

– А молока?

– Нет, спасибо. Не люблю. Так что там насчет «ты»?

– Нет, спасибо, – в тон Максу ответила Оля. Парень показался из-за кустов. Он был в огромной куртке с капюшоном. Вода стекала по ней, но куртка уже явно промокла.

– Не боитесь промокнуть?

– Мне нравится дождь, – сказал он. – Там, где я жил, было жарко и сухо.

– В Таджикистане?

– Да. И мы ждали дождей. Но они, даже когда приходили, не приносили столько свежести и прохлады. А как земля пахнет, вы чувствуете? Это же волшебно.

– Вы сюда землю понюхать пришли?

Макс перешагнул через заросли ревеня и встал под окном. Из широкого рукава появился цветок. Нарцисс. Он перекочевал на подоконник.

– Я пришел, чтобы повидать вас, – сказал Макс.

Ольга хотела отпустить в ответ какую-то колкость, но воздержалась от этого.

Сколько можно делать вид, что ей неприятно мужское внимание? Да, Максимилиан не совсем мужчина. Он молодой человек. Не сынок, конечно, одиннадцать лет разницы, а младший брат. Но с другой стороны… Она была замужем за «папочкой». И что в итоге? Ее обобрали и втоптали в грязь. Сердце на мелкие кусочки разбили, но даже не разбудили в ней женщину. Ольга до сих пор не понимала, в чем прелесть секса. Ей нравились поцелуи и объятия, они возбуждали ее, но, когда начинался сам процесс, она напрягалась, закрывалась и ждала, когда все закончится. Благо супругу на это много времени не требовалось. Весь половой акт, включая прелюдию, длился от силы минут пять.

– Дождь усиливается, – проговорила Оля. – Вы промокнете и заболеете.

– Это мой коварный план, – улыбнулся Максим. – Когда я слягу с температурой, Святослав попросит вас за мной ухаживать.

– Я буду вам мстить за это – делать больнючие уколы, – сообщила Оля.

– Ничего, потерплю, – с этими словами Максм опустил свою ладонь на ее. Она чуть подрагивала. Оля подумала бы, что от волнения, если бы пальцы не были ледяными.

– Максим, вы продрогли, идите к себе, выпейте чаю. Увидимся утром.

Он упрямо мотнул головой, и собравшаяся в складке капюшона вода залилась за ворот. Макс охнул.

– Давайте тогда так договоримся. Я пою вас чаем у себя, после чего вы идете во флигель.

– Отлично, – кивнул обрадованный Макс и собрался было направиться к двери домика, но Оля остановила его. – Нет, нет, через окно забирайтесь. Чтоб никто не увидел вас.

– Боитесь быть скомпрометированной? Понимаю. Но если меня застукают за тем, как я к вам в окно лезу, будет значительно хуже.

– На эту сторону, кроме моего окна, выходит только окно Андрея, а у него выходной. – Оля протянула руку, чтобы помочь Максу перелезть, но он справился сам – было невысоко. – И, кстати, я давно ничего не боюсь. Но не хочу давать девочкам пищу для сплетен. Они и так обо мне всякие небылицы сочиняют.

– Завидуют вашей красоте.

– Опять вы… – разозлилась Оля. – Зачем?

– Что «зачем»? – переспросил Макс. – Говорю комплимент?

– Грубо льстите мне.

– Я этого не умею. Что на уме, то и на языке.

Оля отмахнулась и включила электрочайник.

Максим снял куртку и повесил ее на окно. Затем стащил с ног резиновые сапоги Павлика. Лимонно-желтые «акиаки» с белой полосой сверху. В восьмидесятых годах прошлого столетия они были невероятно модными. В деревне только у дочки председателя колхоза такие имелись. И у Павлика. Павлику их Иван Глинка подарил на день рождения. Извинялся за то, что достать смог только желтые, девчачьи, а не синие или хотя бы красные, но Павлику и цвет пришелся по душе. С сапогами этими он не расставался на протяжении всех последующих лет. Как и со своим головным убором.

– Я тут нагрязнил немного, – пробормотал Максим, глянув на лужу и отпечатки подошв на полу. – Но если вы дадите мне тряпку, я все уберу.

– Не беспокойтесь. Садитесь. – Ольга указала на стул. – Где вы сапожки взяли?

– В теплице. Зашел на ананасы посмотреть, увидел знакомые «акиаки». Павлик в них ходил, когда я еще тут обитал. Вспомнилось мне это вдруг… – Макс потеребил лепесток нарцисса. Букет, преподнесенный им, стоял сейчас в красивой фарфоровой вазе. – Моя память оживает. В ней появляются разные эпизоды из раннего детства. Мелочи, но мне они приятны.

Вода закипела, чайник со щелчком выключился.

– Вам чай черный или зеленый? – спросила Оля, достав чашки.

– Черный. Зеленый вы тут какой-то странный пьете. Не такой, к какому я привык.

Оля заварила чай. Выставила варенье.

– Какой аромат дивный, – заметил Макс, склонившись над вазочкой. – Что за ягоды?

– Земляника. Да не садовая – лесная. Павлик собирал.

– Вы погрустнели.

– Так много всего напоминает о нем… – вздохнула Оля. – Жаль, что он умер… Очень и очень жаль. Да еще так нелепо. Хотя, по сути, какая разница? Человека не стало, остальное – неважно.

– Час назад я съел два ананаса, – сообщил Максимилиан.

– Что? – ахнула Ольга. – Зачем?

– Чтобы посмотреть на реакцию своего организма. Не верю я в то, что неспелым фруктом можно так сильно отравиться, чтоб потерять координацию и сознание…

– Еще как можно! – возмутилась Ольга. – Я упала в обморок, когда переела зеленых яблок. Так живот скрутило, что от боли сознание выключилось.

– У вас желудок нежный. А Павлик, я уверен, за свою жизнь съел столько незрелой и немытой дряни, что ему все нипочем.

– А вам? – сердито воскликнула Оля. – Тоже нипочем?

– Гвозди мой желудок не переваривает, но даже с условно съедобной пищей справляется, – сказал Макс. – Я ел, к примеру, саранчу.

– Я тоже. В Камбодже. Она была жаренной на масле и приправленной специями. – Оля забегала по комнате. – Где-то у меня была марганцовка… Надо развести ее в воде, а потом выпить.

– Зачем?

– Вам нужно промыть желудок.

Максимилиан тихо рассмеялся.

– Что вас так веселит?

– Радует, – поправил ее он. – То, что вы так обо мне беспокоитесь.

– Как и о любом другом человеке, который оказался бы в подобной ситуации…

Она не договорила. Макс, резко встав со стула, подошел к ней, порывисто обнял и поцеловал.

Сначала коротко. Просто чмокнул. По-детски прилипнув губами к рту. Но через пару секунд отстранился. Взглянул на Олю. Улыбнулся ей одними глазами. Затем провел ладонью по ее лицу. Нежно и медленно. Завел руку за шею. Начал перебирать волосы…

Ольга была загипнотизирована этим. Она обмякла и, если бы не стыдливость, застонала бы. Ей безумно нравились прикосновения Макса.