– Хм, – говорит она и наконец удосуживается взглянуть на меня. – А ты, значит, мне не доверяешь.

– Нет, я…

– Полицейские… это они тебя надоумили?

– Нет, – отвечаю я, – я просто вспомнила. Сначала забыла, а теперь вспомнила. Я просто пытаюсь… Колетт, Уилл был в одном полотенце, а твои волосы…

Что-то происходит. С ее лица улетучивается заученное бесстрастное выражение, и на нем проступает сильнейшая обида, шок. Как будто я сказала какие-то очень жестокие слова.

– Перед выходом я приняла ванну, – отвечает она. – Я всегда так делаю.

– Но тренер…

– Эдди, – чеканит она и смотрит на меня сверху вниз, воткнув свою палку в диванную подушку, как посох или меч, – тебе нельзя общаться с Бет.

У меня внутри все закипает.

– Потому что ей нужно только одно – вернуть свою любимую игрушку, – тихо произносит она, снова поднимает палку и со скрипом проводит по стеклу.

У меня в груди что-то сжимается, и я вдруг чувствую пальцы Бет на своем запястье.

А потом наконец говорю:

– Ты так и не рассказала мне про браслет.

– Браслет? – она наконец опускает палку и слезает с дивана.

– Мой браслет с подвеской.

– Что?

– С подвеской от сглаза. Тот, что я тебе подарила.

Она замирает на секунду.

– Ах, этот браслет. А что с ним?

– Почему ты не сказала, что полицейские его нашли? – я делаю небольшую паузу и добавляю: – Под телом Уилла.

Она смотрит на меня.

– Эдди, о чем ты? Не понимаю.

– То есть они тебя об этом не спрашивали? Браслет нашли под его телом.

– Это они тебе сказали? – выпаливает она.

– Нет, – отвечаю я. – Бет.

И тут земля уходит у меня из-под ног, хотя я и сижу на диване.

Мы стоим у секретера Колетт, где лежит ее шкатулка для драгоценностей из полированного красного дерева.

Она поддевает крышку с двух сторон, и та открывается с легким щелчком.

Мы смотрим на браслеты, аккуратно разложенные в мягких углублениях. Теннисный браслет, несколько спортивных, ярких неоновых цветов, тоненькая серебряная цепочка.

– Он должен быть здесь, – говорит она, поглаживая бархатную обивку кончиком пальца. – Я его уже несколько недель не надевала.

Но его там нет.

Смотрю на шкатулку, потом на нее. На ее лицо, одновременно напряженное и обмякшее – вены на висках вздулись, но рот беспомощно разинут, как у раненого зверя.

– Он где-то здесь, – говорит она и задевает шкатулку. Все ее блестящее содержимое вываливается на ковер.

– Его нет, – бормочу я.

Она растерянно смотрит на меня.

Потом мы долго ползаем на коленях, прореживая пальцами ковровый ворс и выуживая из него тоненькие, как паутинка, браслеты, зацепившиеся за карамельного цвета нити.

Прекрасный плотный ковер. Не меньше двух-трех узелков на сантиметр.

– Эдди, ты слушала Бет, а теперь послушай меня. Если они нашли браслет – браслет, который обычно носят молоденькие девчонки вроде тебя, – говорит она, показывая на мои руки, до локтей обвитые фенечками, неоновыми силиконовыми колечками и косичками, плетеными из кожаных шнурков, – думаешь, они бы не спросили тебя об этом?

Мне нечего на это ответить. Она уходит в ванную и закрывает дверь; я провожаю ее взглядом.

Ни ей, ни мне не хочется думать о том, как далеко Бет зашла в своих кознях, а главное, почему я ей поверила.

Я слышу, как она включает душ, и понимаю, что она хочет, чтобы я ушла.

Стоя в пирамиде, саму пирамиду ты не видишь.

Когда мы смотрим на себя в записи, это всегда кажется нереальным. Как будто смотришь на «Ютьюбе» ролики про пчел. Как они строят свои ульи.

Когда ты на мате, все воспринимается иначе. Твой взгляд прикован к тем, кто полностью от тебя зависит. К тем, кто наверху.

Нужно целиком сосредоточиться на своей подопечной, на той, кого ты страхуешь, чья ступня, бедро или ладонь опираются на твою руку. На той, кто на тебя полагается.

Те, кто стоит в левой части пирамиды, сосредоточены на том, что слева. И ни в коем случае не справа.

Те, кто стоит в правой части пирамиды, сосредоточены на том, что справа. И ни в коем случае не слева.

Взгляд на флаера: глаза, плечи, бедра. Пристально следишь за малейшими признаками неправильной посадки, нестабильности, колебания.

Только так можно избежать падения.

Только так можно не дать пирамиде рассыпаться.

А сам стант ты не видишь.

Ты видишь только того, кого страхуешь.

Это очень похоже на частичную атрофию зрительного нерва, но только так можно удержать всю конструкцию в воздухе.

На пути к выходу я снова вижу Мэтта Френча. Тот по-прежнему бродит по двору. Я вдруг понимаю, как редко видела его без ноутбука и наушников. Он выглядит потерянным.

Задерживаюсь у кухонного окна и думаю о том, что ему наплела Колетт. Во что он верит.

Мэтт Френч тянется к ветке, торчащей из зарослей боярышника – к той, о которую вечно спотыкается Кейтлин.

Он выглядит печальным, но не печальнее, чем обычно.

Вдруг он поднимает голову и вроде бы видит меня, но, наверное, я слишком далеко стою. Слишком маленькая фигурка за оконным стеклом.

Но кажется, он все-таки меня видит.

– Ты все выдумала, – заявляю я.

Мы в доме Бет, в ее ванной. Бет водрузила ногу на сиденье унитаза и тщательно ее осматривает.

– Ходила на шугаринг к новой девочке, азиатке. Ни волоска не пропустила, – она встряхивает флакончик духов своей матери – «Наше влечение». – Только вот пахну теперь, как печенье. С глазурью. И посыпкой.

– Ты все выдумала, – повторяю я и спихиваю ее ногу с унитаза. – Полицейские даже не заикнулись про браслет. Выдумала.

– А тебя, значит, в участок вызывали? – она выпрямляется, по-прежнему взбалтывая духи, трясет флаконом, как маракасами, даже пританцовывает слегка. – Мне они тоже звонили. Сегодня после тренировки пойду.

– Они же не находили никакого браслета, да?

– Ты лучше такими вопросами не задавайся, деточка, – она снова поднимает ногу и прыскает на нее мелкой изморосью с ароматом горького апельсина и иланг-иланга.

Это мне совершенно не нравится. Я не позволю собою помыкать, как шестеркой какой-то. Как Тейси.

– И что же заставило тебя наконец спросить ее об этом? – бросает она.