Оба, повторимся, непроизвольно сделали одно и то же движение, и руки их соединились.

Перемирие было заключено.

Серьезный поступок, не имеющий обратной силы на протяжении условленного периода времени. Мариньи и Валуа на это время становились священными один для другого и обязывались во всем помогать друг другу, словно дружили всю жизнь.

– Хорошо, – промолвила Маргарита. – Перемирие продлится до уничтожения врага. Если Буридан умрет завтра, завтра же вы будете свободны от данного слова. Клянетесь?

– Клянемся! – в один голос отвечали двое мужчин.

– Чем клянешься ты, Мариньи?

– Головой нашей дочери, Маргарита!..

– А ты, Валуа?

– Моим дитя, умерщвленным по твоему, Маргарита, приказу! Моим сыном Жаном!..

– Хорошо! – королева даже не вздрогнула. – А теперь, обсудим наши действия!

Мрачные, страшные, похожие на проклятых, они уселись за стол.

* * *

Выйдя из Нельской башни, Мабель быстро прошла вдоль реки к тому месту, где в небольшой бухточке ее ждала лодка. Под скамьей в барке спал человек. Мабель его разбудила. Не говоря ни слова, человек взялся за весла, ялик, как одна из тех птиц, что парят над поверхностью воды, побежал по волнам.

Перебравшись на противоположный берег, Мабель, все тем же быстрым шагом, направилась к Гревской площади, где оказалась уже через несколько минут. Обогнув дом эшевенов, свернула в сторону улицы Мутон и, проходя мимо аркады Сен-Жан, увидела впереди некую группу людей, которые шли прямо на нее.

Укрывшись за боковой колонной, она замерла в ожидании, похожая на одну из тех статуй, что чернеют с ходом столетий. Именно эта «темная статуя» и попалась Буридану на глаза во мраке.

Группа прошла.

Мабель явилась в тот момент, когда стычка уже закончилась, и Буридан и его товарищи отправились в путь.

Когда они проходили под аркадой, Мабель их пересчитала. Она узнала Буридана, Ланселота Бигорна, остальные были в масках. Кто были эти остальные? Это ее волновало мало. В чем она была уверена, так это в том, что рядом с Буриданом, положив голову на его плечо, шла некая женщина.

«Миртиль! – отметила про себя Мабель. – Дочь Маргариты! Слава Богу, я пришла вовремя!»

Она двинулась следом, не обращая внимания на тени, мелькавшие в глубине кривых улочек. Одна из этих теней даже приблизилась к ней и прохрипела:

– Кошелек или жизнь!

Мабель смерила человека бледным взглядом, и взгляд этот, сверкавший странным огнем, так испугал разбойника, что, перекрестившись, тот только и сумел вымолвить:

– Уж не из преисподней ли ты идешь, призрак?

– Я туда направляюсь, – отвечала Мабель.

Грабитель ретировался. Мабель продолжила идти в арьергарде небольшой группы, которая многочисленными окольными путями добралась до улицы Фруадмантель.

Мабель видела, как эти люди вошли в заброшенный дом. Забившись в угол соседнего строения, она настроилась на долгое ожидание. Тем не менее один вопрос не давал ей покоя:

«Зачем они явились в особняк д’Онэ?»

Множество предположений крутилось в ее голове, но мысль о том, что Филипп и Готье д’Онэ могли выбраться из мешка Страгильдо, так ни разу и не пришла ей на ум. В конце концов, она решила, что Буридан использует старый дом в качестве убежища… Затем эта взволновавшая ее на секунду деталь перестала ее заботить; сидя на корточках в темноте, Мабель не сводила глаз с особняка д’Онэ, но мысленно то и дело возвращалась к событиям давно минувших дней.

«В те годы, – думала она, – когда, будучи богатой, уважаемой, красивой, молодой, я располагала всем тем, что делает человека счастливым, когда я еще не звалась Мабель и не была исследовательницей неизвестного, почти колдуньей, которая спрашивает у соков растений секрет жизни и любви, когда я была Анной, графиней де Драман, и могла выбирать среди самых благородных и красивых сеньоров и дворян Бургундии, появился Карл… И, несчастная, я была ослеплена этим титулом – графиня де Валуа! Стать женой брата короля, того, кто однажды и сам мог взойти на трон, мне показалось завидным блаженством… Я любила… или думала, что люблю Карла де Валуа, тогда как на самом деле любила лишь его титул! В этом – все преступление моей жизни! Я продала себя за титул королевы, которой я тогда себя уже видела!»

Мабель горько усмехнулась.

«Этот титул я так и не получила. А когда поняла, что меня разыграли, обесчестили, опозорили, когда не осмеливалась больше выходить в свет, когда скрывала свое бесчестие в том проклятом доме, то была на грани смерти, и умерла бы, если бы не мой малыш Жан…»

Мабель тяжело вздохнула.

«Мой малыш Жан! – продолжала она. – Только ради него я и жила… По мере того как он рос, я говорила себе: “Раз уж я не могу быть женой, буду матерью…” И мне казалось, что нас ждет счастливое будущее, прошлое испарялось, позор забывался… я жила в моем сыне… и то был единственный период моей жизни, когда я действительно жила».

Не будь на улице сейчас так темно, тот, кто увидел бы эту женщину в черном, удивился бы тому лучистому выражению любви и нежности, что разлилось по лицу Мабель, совершенно его преобразив.

Мабель видела своего сына. Она видела его таким, каким он был тогда – белокурым, розовым, со смеющимися глазами, – и приходила в восторг от этого видения.

Внезапно светлые мысли угасли, как солнце, которое промелькнет между двумя тучами, чтобы оставить землю еще более печальной, более дрожащей. Мабель пробормотала:

– Валуа! Маргарита! Две язвы, разъедающие мое сердце! Ладно бы они убили меня, ладно бы она вонзила свой кинжал в меня, но он-то, этот невинный малыш, он-то что им сделал? Ох! Эта страшная минута, когда, лежа на полу, я думала, что мертва, тогда как была живою! Когда все мое естество хотело подняться, а я даже не могла открыть глаза! Когда я слышала плач и крики моего малютки Жана, которого уносил топить этот мерзавец Бигорн! Как мать может вынести такие страдания? Как могу я без боли вызывать в своей душе такие воспоминания? Зачем я тогда выжила?..

Она заскрежетала зубами.

«Я выжила, – прорычала она про себя, – потому что Господь пожелал, чтобы и Маргарита, в свою очередь, стала матерью! Для того, что бы однажды нашим путям суждено было вновь пересечься!..»

Она резко распрямилась, и губы ее сложились в ужасной ухмылке.

«Ее дочь умрет, как умер мой сын Жан! Миртиль умрет на глазах своей матери!.. А он! Отец моего сына, Карл де Валуа! Что ж, для него я подготовлю виселицу. Но она! О, она! Достаточно лишь легонечко подтолкнуть ее кончиком пальца… Пропасть уже вырыта, падение будет таким, что о нем будут вспоминать веками, и никто никогда не поймет, как могла такая красивая, мудрая, могущественная, всеми любимая королева прийти к столь плачевному концу!..»