Как же холодно. Люто, невыносимо! Холод лезет под кожу, втыкает кривые, ломаные иглы. И не пошевелиться, не выглянуть из-за камня. Словно палкой бьет по рукам, швыряет, гнет.

Потом ухнуло — глухо, подземно, будто шевельнулась, вздохнула во сне гора. Жидкий бегучий снег потек, захлестнул, накрыл с головой. И стало тепло.

Но ненадолго. Вдруг сверху заскреблось, на лицо посыпалось холодное, обожгло, укололо. И чей-то знакомый голос пробурчал:

— Батя, ты че, заснул? Батя?

— Захар? — спросил Круз сонно.

— Батя, вылазь! Я тебя из норы не вытяну, тяжелый ты.

Круз вздрогнул. Затем выпрямился, зашипев от боли в оцепенелых суставах. Боль помогла — будто адреналина вкатили.

— Ты лыжи-то, лыжи вытяни… Как без них? Ты вылазь, а я помогу… вот так!

Круз выбрался на поверхность, на твердый комковатый снег, державший и без лыж. Там сидел, огорошенно моргая, Юрок-Пеструн с кровоподтеком в пол-лица, а к нему жались испуганные волки. Круз пересчитал — весь десяток, все тут. Буран стих. Вокруг висел ровный серый сумрак, плотный, будто илистая взвесь.

— О, нашел!

Захар выкинул наружу лыжи с палками. Выбрался сам.

— Ой, батя, тут полгоры на нас рухнуло, не иначе. Я-то с серыми под камни, тепло и укрыто, только перепугались они — слов нету. Они ведь всякое слышат, чего мы не слышим, аж тряслись. Ну мы с Пеструном их притишили, а то б побежали, померзли. Хорошо, запомнил я, под каким камнем батя.

— А под каким Последыш, ты запомнил?

— Ну-у… под тем вот, который с рогом… не, под этим. Вот. Ща раскопаем!

В самом деле, через пять минут, крутя растерянно головой, на снег выполз Последыш. Скривился, схватившись за ухо.

— Ты снегом, снегом-то потри! Давай потру, а то отвалится. В снегу-то, оно люто… да не брыкайся ты, дурик, больно, зато с ухом останешься!

— Да я знаю, знаю! — отбрыкивался Последыш. — У нас в Хибинах еще похлеще. У нас…

— Так то у вас, давно и неправда. А тут ухи почернеют — будешь знать!

— Иван под этим камнем сидел, — показал Круз. — Надо всех откопать. Живей! Потом уши растирать будешь!

Но откопали всего девятерых, и то двое уже не дышали. Должно быть, лавина подпрыгнула, скатившись на пригорок, и обвалилась как раз на ближнюю к реке половину валунного круга. Там не отыскали никого. Не смогли пробиться через заледенелый снег, мешанину фирновых обломков. Да под таким и не выжил бы никто. Мертвых Круз приказал закопать в снег снова. А живых повел на перевал.

Больше по ним никто не стрелял. Буран снова одел склоны снегом, и забираться наверх стало куда проще. А наверху нашли тех, кто должен был заткнуть мешок, сотканный вокруг набежников, — пятерых с карабинами и ручным пулеметом. Буран отобрал у них тепло, заледенил кожу. Скрючил, закаменил. Один из них, усач лет тридцати, еще дышал. Круз приказал уложить его на связанные лыжи и тащить вниз.

За два перехода добрались до заимки — бывшей егерской сторожки у давнего лагеря геологов. Там ждали вездеходы, тепло и пища. Там была жизнь. Там Круз чуть не умер.

Огонь в печи, еда, одеяла, стакан спирта. И усталость, и страх. Раньше плелись позади, а тут нагнали, стиснули. Мир закачался перед глазами, поплыл. И кто-то ползучий, напитанный отравой, пролез под ребра, к сердцу.

Круз, цепляясь за стены, подобрался к двери, вывалился наружу, на истоптанный, испятнанный желтым снег, свалился, перевернулся на спину, по-рыбьи разинув рот. Лежал, пока не начало кусать за спину. Тогда перевернулся, встал на четвереньки, со второй попытки поднялся на ноги. Побрел назад. Кинувшихся навстречу отстранил — не надо, мол, хорошо мне. Но хорошо ему не было.

Когда вернулись, Аделина, подбоченившись, принялась выговаривать:

— Да что ж это, Андрей Петрович, куда такое годится? Не мальчик вы уже, по горам зимой шастать! А ну как сердце у вас или еще что? И сами сгибнете, и народ погубите!

— Так война же, — оправдывался Круз вяло. — Победили мы. Надо было мне идти, обязательно.

— Чего это «надо»? Ну и что, война и война, все время воюем! Это ж не значит, что самому, как мужику серединному, повсюду соваться? Эк хорошо: явились, придумали лекарство от сонной хвори, втравили меня в войну настоящую, рассорили с женсоветом, а сами бац! — и копыта откинули?! А весной-то свара настоящая начнется, не с оленными. Со Степанидой. Как мне без вас? Вы-то совесть мужскую имейте! Во, пощупайте!

Задрала бесстыдно кофту, схватила Крузову ладонь, прижала. Сквозь жирок на обширном Аделином животе ощутилось тугое. И оттуда в Крузову ладонь вдруг ткнулось что-то маленькое, округлое.

— Люська мне ультразвук сделала, говорит — мальчик. Сын. Так что не бегай шибко, Андрей Петрович. А то и не увидишь спиногрыза своего. Издали воюй, как положено командиру. Вон, у тебя этот, кольский парниша — пусть бегает. А ты — сиди.

— Я буду, — пообещал Круз.

Хотел еще добавить, что и не хотел сам идти, но дело такое важное и опасное — как людей отправлять, когда сам сидишь? Но смолчал. Аделина не дура, все уже разнюхала и поняла. Знает, что едва не попал ее Андрей Петрович впросак с оленными, ой-ой как мог бы попасть. Союзники, связанные страхом, — плохие союзники. А оленные на разбой отвечают быстро. Волки, конечно, ужаса нагнали, и казалось уже — пошло дело. Первую партию пленных пригнали, три десятка молодых, самое то. А потом появился шаман Буй, по уверениям Вани Коковкина, прежде бывший не шаманом, а Васей Золотником, получившим десятку за разбой и грабежи в городе Санкт-Петербурге и отправленным в лагерь на Печоре. Буй объявил, что отгонит духов зла, спасет стада, а нечистых — выжжет. Сказал и тут же принялся делать. Через неделю новые союзники послали к Крузу гонцов, умоляя спасти. Захар же, побегавший с волками, сообщил, что серых на верную смерть не поведет. Слишком от баз далеко, поддержки нету. Буй этот — он народу собрал немерено. В горах засел. А где засел? Местные говорят, вроде тут вот где-то, в этих долинах. А точней узнать можно? Почему нет, узнаем. И узнали.

Тогда у Круза и родился план — окончить эту войну одним ударом. Убить или запугать. Развалить собранный Буем союз. Проводников нашел, набрал добровольцев, объяснил опасность. И повел сам. Все просчитал — кроме погоды. Хотя с такой погодой и получилось врасплох застать. И удрать после. Все равно, чет-нечет с безносой.

Чет выпал. Через две недели явился Пюхти, довольный. Буевы люди разбежались. Не захотели оставаться там, где шаман умер. Говорят, грязь легла там. И дух шаманский плачет, зима его поймала. И ваш там дух, Андрей Петрович, по слухам, застрял. Как вы без духа-то?

— Ты чего несешь-то? — спросил Последыш. — Вот старшой наш, живой и здоровый! Леща даст, так до гор своих долетишь! Одним духом!

Застольный народ дружно заржал. А Пюхти, покраснев, подавился сухариком.

Не смеялся один Круз. Оленные, наивно веря, что нельзя человеку выйти невредимым из нечеловеческого, были правы. Дан сам взялся обследовать Круза. Долго слушал, прикладывал таблетку стетоскопа, похожую на пиявочный рот. Затем заставил своих ассистенток выслушать Крузово сердце. Посовещался с ними и сказал, вздохнув: