— Стоп! — приказал Круз. — То, что мы делаем, делается с санкции совета. Людмила — его полномочный представитель. Я — командир бригады города Инты. С кем имею честь?

— Я Павел Молитин, начальник оружейного цеха, — сказал парень, — а Сашок у меня техник. Работа на нем важная.

— Он справится с ней за сегодня?

— Думаю, да. Наверное.

— Саша, ты справишься?

Саша, испуганно поглядывающий то на парня, то на Круза, кивнул.

— Павел, сегодня все формальности будут улажены. С завтрашнего дня, если совет одобрит, Саша поступает в мое распоряжение. Вы согласны?

— Ну да, если одобрит, конечно… я что? Если порядок, то порядок.

— Договорились! — заключил Круз, — Саша, если что, мы рядом, хорошо?

— Хорошо, — промямлил Саша, краснея.

Когда отошли, Последыш сказал:

— Не пойму я вас, старшой. Этот щегол несет на вас, а вы терпите. А Сашка они били, видно же. По какому праву били, он же не в их стае? Я б этому мазутчику на раз-два зубы пересчитал!

— Не сомневаюсь, — ответил Круз. — Только было бы это глупо и скверно. Это место теперь наше. Мы приняли его закон — а это хороший закон, разумный и справедливый. Теперь все эти люди — наша стая. Твоя и моя.

— Этот кривой мазутник — моя стая?

— Да. И ты — потому что ты сильнее — должен лучше заботиться о законе, чем он.

Через две недели, заполненные осмотрами, разъездами по постам и перекапыванием бумаг, Круз выступил перед женсоветом — девятью располневшими женщинами, глядевшими тяжело и настороженно, перед полусотней старух-советниц и молодок за их спинами.

— Сил у нас хватит, — сказал им Круз. — Мы можем прямо сейчас набрать три сотни бойцов и технику, и ущерба обороне не будет. Мы можем разбить недорослей. Выжечь их базы. Но я против того, чтобы отправлять всю силу в неизвестность, опираясь, по сути, лишь на слухи. Мы можем выиграть. Я почти уверен. Но именно из-за этого «почти», пусть крохотного, я не хочу отправлять четверть нашей силы в неизвестность. Мы добьемся куда большего, если употребим эту силу, чтобы отодвинуть внешние посты на десять, двадцать, тридцать километров. Чтобы захватить землю на востоке и юге и наладить жизнь там. Не торопясь, аккуратно — и неуклонно. Не рисковать силой, а постепенно, уверенно ее наращивать. Пусть годами. Теперь время работает на нас. Потому я — против большого похода прямо сейчас. У меня все.

Женсовет долго молчал. Аделина смотрела на Круза, улыбаясь. Наконец Домна Ольговна встала, одернула тафтяную юбку и объявила:

— Значит, вы, Андрей Петрович, походом идти не хотите? Вы там, у себя на севере, оленных наскоком разбили, волками затравили и довольные живете, в безопасности? А нам ползти от куста к кусту, отбиваясь?

— Да, — ответил Круз, глядя ей в глаза. — Да, потому что источник силы должен быть в безопасности. Залог того, что ваши дети выживут. К тому же вам, Домна Ольговна, ползти от куста к кусту не придется. Война — дело мужчин.

— Война — дело мужчин, — отозвалась Аделина. — Уважаемый совет, предлагаю оставить это на разумение Андрея Петровича. Он воевал дольше, чем все мы живы. Возражения есть?

Возражений не было.

Война — дело мужчин. Так сказала Крузу толстая итальянка Люция, показав толстый средний палец. Крузу хотелось ее ударить, но Люция носила шестого сына и бить ее было нельзя. Войны — дело мужчин, дело писающих стоя свиней, гнусных идиотов, ищущих бед на свою голову. И на головы всех несчастных рядом с ними. Порке дио!

Позвать женщин на помощь была идея Дана. Ситуация сложилась аховая. На весь Давос, включая посты, после балканской авантюры осталось шестьдесят пять мужчин, способных сознательно удерживать оружие. А те, из-за кого пять сотен давосского воинства остались где-то в хорватских оврагах, уже стучали в дверь. Дан хотел не стрелков — просто наблюдателей на посты, тех, кто нажал бы кнопку, заметив неладное. Мужчин хотел собрать в один летучий отряд, способный быстро ударить в опасном месте и отойти, отбить, сохраняя силы. А горластая, мощная и разобиженная итальянка Люция показала ему толстый средний палец, и ее послушали даже Дановы ассистентки. Люция кричала и трясла кулаком. Кирхе, кюхе, киндер — правда, свиньи? Родильный цех, мамма мия!

Но ведь если придут — уничтожат, постреляют! Как вы не понимаете? Кто придет? Свиньи придут? Одни свиньи сменят других! Мадонна, да чтоб вы все провалились, чтоб подавились своими железками, убийцы, воры, все из-за вас, порке дио!

Тогда Давосу повезло. Просто повезло. Балканские гости, торопясь, гнали трофейные броневики и выскочили в сумерках прямо под единственный толком укомплектованный пост. Михаевы люди засекли их еще в низовьях долины, и гостям устроили мешок. После два месяца никто не совался, а потом перевалы накрыла зима.

Хотя захватили полдюжины пленных, о судьбе ушедшей давосской армии не узнали ровно ничего. Да, стреляли. Побили, захватили много. Кто, где, в плену или засели где? Ничего. Пленные — звероватого вида, обтрепанные, гнилозубые юнцы — извергали мешанину коверканных немецких, славянских, итальянских слов, почти сплошь ругательств. В конце концов Михай увел их вверх, на ледник, и, стреляя в спины, сбросил в трещину сорокаметровой глубины.

Дан запил. Он и раньше прикладывался вечерком к бутылке «Гленфиддих». Теперь стал и с утра. Сидел в своем кабинете, глядел на компьютер, подливал. И матерился на восьми языках. Пару раз Круз пытался сидеть с ним. Поговорить. Но разговор выходил однобокий, потому что Дан не слушал даже себя. Кто виноват, зачем, почему? Ушли все, сыграли ва-банк, безумие. Я мог остановить, мог, все же было очевидно.

Круз пытался сказать, что уж кто-кто, а Дан вовсе тут ни при чем. Что никто в успехе не сомневался. Что Давос выставил настоящий горно-егерский батальон, отлично вооруженный и экипированный даже по докризисным меркам. Не сомневался даже он, Круз. Даже десятикратный идиотизм ссорящихся друг с дружкой командиров не погубил бы боевую группу, вполне достойную вермахта образца 41-го года. А что случилось? Да черт знает, что случилось. Может, на них небо упало. Может, на них двадцать килотонн сбросили.

А Дан смотрел в серый экран и говорил, что мог бы переубедить. Запретить, стукнуть по столу. Это его вина, и теперь человечество погибнет.

Круз хотел сказать, что человечество, придавившее батальон вермахта, уж точно не погибнет, но Дан вдруг обратил на Круза внимание и велел убираться. Круз убрался. И, взяв троих лучших охотников, опять отправился прочесывать многажды прочесанную Европу. Четырнадцать человек собрали по постам — тому, что осталось от Давоса, наблюдатели за полтысячи километров были не нужны. Затем Круз со своей троицей по еще целому туннелю пересек Ла-Манш и отправился прочесывать Британские острова — не из надежды на чудо вроде тихой общины законопослушных фермеров, а из упрямого нежелания сидеть на месте.