Это требование к миссис Фредерик было явно завышено. Но она сделала все, что в ее силах. Когда ужин был готов, поднялась наверх и спросила Валенси, не хочет ли та выпить чашку чаю. Валенси, лежа на кровати, отказалась. Она просто хотела, чтобы ее оставили на какое-то время в одиночестве. Миссис Фредерик ушла. Она даже не напомнила Валенси, что та попала в столь сложное положение из-за недостатка в ней дочерней любви и послушания. Но кто же говорит подобные вещи невестке миллионера?

Валенси с тоской оглядела свою старую комнату. Она также совершенно не изменилась, поэтому поверить во все, что произошло, с тех пор как Валенси в последний раз спала здесь, казалось почти невозможным. Было даже что-то неприличное в этой неизменности. Та же королева Луиза, вечно спускающаяся по ступеням, и точно также никто не впускал в дом одинокого щенка, мокнущего под дождем. Те же фиолетовые бумажные жалюзи и то же позеленевшее зеркало. А за окном те же мастерские с крикливой рекламой. И станция с теми же бродягами и флиртующими девицами.

Здесь ее ожидала прежняя жизнь, словно мрачный людоед, что дождался своего часа и в предвкушении облизывает пальцы. Чудовищный страх вдруг охватил Валенси. Когда наступила ночь, и она разделась и легла в постель, благодатная оцепенелость покинула ее, уступив место мыслям и терзаниям по острову под звездным небом. Огни костров… все их домашние шуточки, фразы и перепалки… пушистые красивые коты… мерцающий свет сказочных островов… лодки, скользящие по водам Мистависа в магии утра… белые березы, светящиеся среди темных сосен, словно тела прекрасных женщин… зимние снега и розово-красные огни заката… озеро, напившееся лунного света… все радости ее последнего рая. Она не позволит себе думать о Барни. Только об этих мелочах. Ей не вынести мыслей о Барни.

Но мысли о нем были неизбежны. Она болела им. Хотела, чтобы его руки обнимали ее, чтобы его щека прижималась к ее щеке, хотела услышать слова, что он шептал ей. Она вспоминала все его дружеские взгляды, остроты и шутки, маленькие комплименты… его заботу. Она перебирала их всех, как женщина может перебирать свои драгоценности, не пропустив ни одного с того первого дня их встречи. Эти воспоминания — все, что у нее осталось. Она закрыла глаза и помолилась.

«Дай мне запомнить каждое, Боже! Не забыть ни одного из них!»

Хотя лучше бы забыть. Имей она такую способность, агония желания и одиночества не была бы столь тяжкой. И Этель Трэверс. Ту блистательную ведьму с ее белой кожей, черными глазами и блестящими волосами. Женщину, которую любил Барни. Женщину, которую он до сих пор любит. Разве не он говорил, что никогда не меняет своих решений? Которая ждет его в Монреале. И будет правильной женой для богатого и знаменитого человека. Барни, конечно, женится на ней, когда получит развод. Как Валенси ненавидела ее! И завидовала ей! Это ей сказал Барни: «Я люблю тебя». Валенси размышляла, каким тоном он мог бы сказать — «Я люблю тебя»… какими были бы его темно-синие глаза, когда он произносил эти слова. Этель Трэверс знает. Валенси ненавидела ее за это знание — ненавидела и завидовала ей.

«Но у нее никогда не будет тех часов в Голубом замке. Они все мои», — беспощадно думала Валенси.

Этель никогда не сварит клубничный джем, не потанцует под скрипку Абеля, не поджарит на костре бекон для Барни. Она никогда не появится в маленькой хижине на Мистависе.

Что делает… думает… чувствует сейчас Барни? Вернулся ли домой и нашел ли ее письмо? До сих пор сердится на нее? Или немного жалеет. Лежит ли на их кровати, глядя на бурный Миставис и слушая стук дождя по крыше? Или все еще бродит по лесу, бесясь из-за положения, в которое попал? Ненавидя? Боль схватила ее и скрутила, словно огромный безжалостный великан. Она встала и заходила по комнате. Неужели никогда не придет конец этой ужасной ночи? А что может принести утро? Старую жизнь, лишенную прежнего покоя, который был хотя бы переносим. Старую жизнь с новыми воспоминаниями, новыми желаниями, новыми терзаниями.

— О, почему я не могу умереть? — застонала Валенси.

На следующий день часы еще не пробили полдень, как жуткий старый автомобиль прогромыхал по улице Вязов и остановился напротив кирпичного дома. Из машины выскочил мужчина без шляпы и ринулся по ступенькам. Звонок зазвенел так, как никогда прежде — неистово и громко. Звонивший требовал, а не просил впустить его. Дядя Бенджамин, спеша к двери, издал сдавленный смешок. Он только что «заскочил», чтобы справиться о самочувствии дорогой Досс — Валенси. Дорогая Досс… Валенси, как ему сообщили, вела себя все также. Спустилась к завтраку, который не съела, и вернулась в свою комнату. И все. Не разговаривала. И была, по-доброму, сочувственно, оставлена в покое.

— Очень хорошо. Редферн сегодня будет здесь, — объявил дядя Бенджамин. А теперь ему обеспечена репутация пророка. Редферн явился, собственной персоной.

— Моя жена здесь? — спросил он дядю Бенджамина без всяких предисловий.

Дядя Бенджамин широко улыбнулся.

— Мистер Редферн, полагаю. Очень рад познакомиться с вами. Да, ваша маленькая капризунья здесь. Мы…

— Я должен ее видеть, — грубо оборвал его Барни.

— Конечно, мистер Редферн. Проходите. Валенси спустится через минуту.

Он провел Барни в гостиную и удалился в другую комнату, к миссис Фредерик.

— Поднимись и позови Валенси. Ее муж здесь.

Но дядя Бенджамин настолько сомневался, что Валенси на самом деле спустится через минуту и спустится ли вообще, что на цыпочках последовал за миссис Фредерик и подслушивал в коридоре.

— Валенси, дорогая, — мягко сказала миссис Фредерик, — твой муж в гостиной, спрашивает тебя.

— О, мама, — Валенси спустилась с подоконника и стиснула руки. — Я не могу его видеть… не могу! Скажи ему, чтобы он уходил… Попроси его уйти. Я не могу видеть его!

— Скажи ей, — прошептал дядя Бенджамин через замочную скважину, — что Редферн заявил, что не уйдет, пока не увидит ее.

Редферн не говорил ничего подобного, но дядя Бенджамин решил, что он был именно таким человеком. Валенси знала это. Она понимала, что рано или поздно, но ей придется спуститься.

Она даже не взглянула на дядю Бенджамина, проходя мимо него по коридору. Тот не возражал. Потирая руки и хихикая, он отправился на кухню, где весело поинтересовался у кузины Стиклз:

— Что общего между хорошими мужьями и хлебом?

Кузина Стиклз спросила: «Что?».

— Женщины нуждаются и в том и в другом, — просиял дядя Бенджамин.

Валенси выглядела отнюдь не красавицей, когда вошла в гостиную. Бессонная мучительная ночь оставила следы хаоса на ее лице. На ней было старое ужасное сине-коричневое платье в клетку, потому что все свои хорошенькие платья она оставила в Голубом замке. Но Барни рванул через комнату и обнял ее.

— Валенси, милая… о, милая маленькая дурочка! Что заставило тебе сбежать, вот так? Чуть с ума не сошел, когда вернулся вчера домой и нашел твое письмо. Было за полночь, знал, что слишком поздно сюда приходить. Я не спал всю ночь. А утром приехал отец, и я не мог вырваться. Валенси, что тебе пришло в голову? Развод, подумать только! Разве ты не знаешь…