– Какой ещё махины? – не понял Миронов.

– Да окажись тут второй труп, мне погон своих не видать, это точно. В Управе уже намекали.

– Давай, – согласился тот. – Погоны – это серьёзно. Я, вон, в младших юристах всё хожу.

Они выпили.

– У тебя шеф молодец, – умилился Брёхин, закусывая косточкой воблёшки и протягивая рёбрышко приятелю. – Золотой человек. Мне бы такого начальника. Я бы пахал задаром.

– В милицию таких не дают, – согласился Миронов. – Шеф у меня не простой человек. Таких по лотерее выигрывают. А мне задарма достался.

Друзья выпили ещё по одной, помолчали.

– Ну что?..

– Нет! – поднял руки следователь. – На пустой желудок больше нельзя. Давай я протокол писать начну, а ты мне диктуй.

У Брёхина отвисла челюсть от удивления и находчивости приятеля.

– Александрыч, – попробовал он схитрить, – как бы я не напутал чего? Может, сам?

– Ничего. У тебя получится, мой друг, – разложил папку с бумагами на коленях следователь. – Если что не так, я поправлю.

Брёхин смирился, тяжело выбрался из шлюпки на поджаривающий босые пятки песок, продвинулся вперёд на несколько шагов к трупу.

– Готов, Александрыч?

– Начинай.

– С чего начинать-то?

– Ну, как обычно. Труп неизвестного лежит… – Миронов приостановился, подумал. – Нет. Про неизвестного писать не станем. Оставлю я пустое место. Приедет Маркелыч, привезёт завхоза, может, фамилия и появится. Тогда впишу. Правильно я мыслю?

– Гениально, – хмуро согласился Брёхин.

– Диктуй дальше.

– Труп мужчины лежит. Тьфу ты! Никак с языка не слетит.

– Да, ты что, Сергеич! Сплюнь немедленно, – заржал Миронов. – Нелёгок час, проглотишь.

– Опять тебя на старые шуточки потянуло? Хватит. Пиши, а то время идёт. Так. Труп мужчины, оставь место, лежит на песке, омываемый водой…

* * *

Солнце, выкатившись над головами, палило нещадно, медленно, но верно оно поджаривало островитян; аборигены спасались шляпами, милиционеры фуражками, следователю доставалось пуще всех: кроме выгоревшей белёсой шевелюры у него ничего из предметов техники безопасности не имелось.

– Тебе бы рубашку на голову, – посочувствовал приятелю Брёхин. – Мы, деревенские, привыкшие к невзгодам.

– Всё. У меня терпение кончилось. Я в речку полез, – начал раздеваться Миронов.

– Теперь уже поздно, – остановил его капитан, – верный солнечный удар схлопочешь. Откачивать придётся. Где же у нас Маркелыч запропастился?

Они давно закончили диктовку и писанину, Брёхин в одних трусах, но при фуражке бродил в реке по колено, от аборигенов торчали лишь две шляпы над водой, Пёрышкин прилёг на дно шлюпки, найдя клочок тени, только Миронов, не пожелавший лезть в воду, оставался на солнцепёке.

– Не дрогнул наш циклоп? – продолжал нервничать Брёхин. – Взял бы уж на худой конец Лисичкина.

– Может, за продуктами оба в Бештановку укатили или ещё хуже, в райцентр? А женщин мы сами не велели везти.

– А Маркелыч-то как?.. Не слабак? А то пошлёт славный общественный помощник своих начальников к едрёной матери, да домой сиганёт?..

– Ни в жизнь, – отрезал Миронов. – Маркелыч – кадр проверенный. Мне его сам Шаламов с рук на руки передал. Поведал чуть не всю его родословную. Маркелыч у нас не просто егерь. Он егерь по душе, по призванию. Сибиряк. После войны у нас в госпитале лежал с тяжёлым ранением. Да так и остался. А в Сибири на медведя один ходил.

– На медведя-то, может, и ходил, – засомневался Брёхин, – а отсюда, как послали к артистам, дёрнул так, только пятки сверкнули.

– Ради нас же и спешил. Нет, Маркелыч на подобные подлости не способен. Он государственный человек.

– За это время я бы туда-сюда раз десять обернулся, – посетовал выспавшийся Пёрышкин, выбравшись из шлюпки и нырнув в воду. – Тут расстояние километра два – и лагерь артистов. А там и Бештановка как на ладони.

– Маразм, – сплюнул Брёхин.

– Слушай, Сергеич, а что мы время зазря теряем, а понятые у нас в воде отмокают, как два сома. На солнцепёке-то наш покойничек совсем дойдёт. Командуй мужикам, пусть пакуют его в брезент, на шлюпку к Пёрышкину, а тот везёт его в райцентр на пристань. Оттуда пришлёт нам катер. Шанин его уже, конечно, освободил. А нет – любого рыбака. Опознание в морге больницы проводить будем.

– Нежелательно, – заупирался Брёхин.

– Что такое?

– Не всё же описано. Мы его и не переворачивали. И с физиономией тоже. А ран и следов не нашли.

– Дак их, может, и нет.

– Ну, гляди, следователь, тебе отвечать.

– Непохоже всё это на Маркелыча, – посерьёзнел Миронов. – Если его уже больше часа нет, значит, что-то серьёзное случилось. Надо принимать меры. Или давай Пёрышкина туда пошлём? Как, Гена?

– Я мигом слетаю, – рванулся к мотору инспектор. – И чего раньше не подумали?

– Да вот, всё ждали – надеялись, как та девка перед свадьбой, – не сдержался Брёхин, – а когда в кровать легла, оказалось, уже рожать надо.

– Егерь! – вдруг с дикой радостью заорал Пёрышкин, выскочил из шлюпки, бросив движок и, не сдерживаясь, заплясал в воде, подымая кучи брызг, как мальчишка.

– Маркелыч, – ласково сказал Миронов.

– Не иначе следопыт наш сцапал всё-таки циклопа, – вглядываясь в приближающуюся на всех парах байду, пробормотал Брёхин. – Ну, дам я ему прикурить!

Фомин, строгий и весь ответственный, зарулил к шлюпке Пёрышкина, едва не задев её бортом. Тут же выпрыгнул, как заведённый и, чуя свою вину, затащил нос байды на песок вместе с восседавшим в ней завхозом. Затем резво развернулся и подошёл к следователю, ни на кого не глядя, словно никого, кроме того, и не существовало.

– Вот, Александрыч, – застыл он перед Мироновым, – доставил гражданина Рассомахина для опознания, как приказано.

И жестом руки для убедительности он указал на бледного завхоза.

– Рассомахин Фока Савельевич, – егерь помахал завхозу, приглашая того вылезать на берег, – пройдёмте сюда.

– Что случилось, Иван Маркелыч? – спросил следователь, молча наблюдая всю нелепую бутафорию, но никак не реагируя. – Почему так долго?

– Должен сказать, – прокашлялся егерь, – это… ехать не хотел гражданин.

– Как так? Отказался подчиниться законным требованиям уголовно-процессуального кодекса? – взвинтился Брёхин.

– Да болен я. С температурой, – взмолился завхоз. – У меня проклятущие фурункулы не только всю рожу разнесли, по всему телу пошли. Ни сесть, ни лечь, ни встать. Врача Екатерина Модестовна вызвала, вот-вот он должен был приехать, а тут этот с приказом. Какой приказ? Умереть мне самому?..