– Ничего не забыл.

– А чего же? Его на трезвую башку крутить надо, а ты с залитыми зенками. Сколько можно?

– Знаю я.

– А раз знаешь, зачем хлебал, мурло пьяное?

– Да выпил-то всего-ничего… Стоило об этом расстраиваться? Для куража не помешает.

– Тебе, дураку, говори не говори, всё одно. Прошлый раз из-за тебя погорели!

– А ты из-за этого, значит, к Зинке бегал? – хмыкнул крепыш. – Хотел у неё узнать, что в народе болтают об убийстве артистов?

– Ну, бегал. Ты же пьяный в зюзю валялся. А мне проведать надо было.

– А чего же мне не сказал раньше? Я бы тебя ей представил как фортового кента, лучшего кореша. А ты, значит, тайком с ней, будто меня не знал никогда и не видел сроду?

– Для дела же, бекас. У неё понятие будет, что в тот вечер мы и не знались с тобой, а значит, и ночью вместе нигде не были. У ментов это алиби называется.

– Хитёр, бобёр. Ты себе это алиби зарабатывал, а меня в грязи топил.

– Ну, хватит! Ты, когда мало хлебнёшь, слишком сообразительным становишься.

– У нас, татар, правило есть: сколько ни пей, а башку не теряй.

– То-то я смотрю, ты чуть всё дело в тот раз не завалил.

– А что я?

– Был бы трезвый, не промахнулся б. Топором по калгану саданул бабу, да только погладил.

– А, может, я нарочно. Может, она мне приглянулась…

– Чего? – Керзун сжал кулаки, готовый броситься на приятеля. – Игры со мной задумал водить? Придушу, мразь!

– Да успокойся ты… Ишь, взвился. – Крепыш исподлобья глянул на бородача. – Живучие они, это бабьё. Я её рубанул по башке со всего плеча. И в воду она упала без звука, даже не охнула. А утром – на тебе! Живёхонькая на бакене оказалась. Её чудо спасло.

– Поговори ещё, татарин несчастный. Я своего барана враз уделал. Достал ножичек – и одним ударом. Был артист и нет артиста. Не то, что ты, размазня. Знаешь, что с такими, как ты, на зоне делали?

– Знаю. Думаешь, ты один там баланду хлебал?

– Тогда не зли меня… – Керзун, тяжело подмяв под мощное тело запищавшую кровать, растянулся на ней, как был, в сапогах, закинув волосатые руки за голову. – Слушай ещё раз внимательно. Больше повторять не буду. А сделаешь не так, пеняй на себя.

– Матвей, я гляжу, что не по-твоему, у тебя одно на языке – убью, прибью. Со мной, как с дитём малым. Ну, допустим, прибьёшь меня, а что делать будешь? Из хаты днём боишься вылезти, только по ночам шастаешь. А знакомых, друзей у тебя нет. С Зинкой познакомился?.. Так на неё особенно не надейся. Она тебя, придёт время, продаст ментам.

– А я и не собираюсь здесь задерживаться, – оскалился бородач. – Вот сделаем дело и рванём когти отсюда. Ты со мной?

– А куда же мне?

– Тогда закрой хайло и мотай на уши. Повторять я не люблю.

– Это я уже слышал.

– Шанс у нас с тобой единственный. Если его упустим, вышак нам обеспечен.

– Ты мне горбатого не лепи, – ощерился крепыш, разводя себе в кружке чифирь. – Насчёт вышака мне ещё рано думать.

– Сомневаешься? А два трупа на шее?

– Откуда? У тебя, может, и два, а у меня одна баба, и ту своими глазами видел, живой в больницу увезли. Артистка-то целёхонькая осталась. Так что за мной мокрухи нет. Я чистый.

– Что?! – взревел бородач и даже приподнялся с кровати.

– А вот скольких ты перерезал, одному тебе известно. – Ильдуска, не обращая внимания на взбешённого приятеля, хитро сузил татарские глаза, поедая его одними щёлками.

– Тебя порешу, счёт увеличится. Это точно, – зло и тихо прошипел тот, опускаясь на подушку.

– А я что?.. Ты сам всё время грозишь.

– Сильно умным стал.

– Слушай, Матвей, ну что ты взъелся? – Допив чифирь, Ильдуска опустился на колени и по-собачьи, только не виляя хвостом, дополз до кровати. – Ну, виноват. Хватанул винца для сна. Думал, пересплю днём, отдохну, чтобы к вечеру быть готовым. Что я, малец какой? Что ты меня всё время мордой в дерьмо? Знаешь ведь, я тоже на нарах мыкался и у параши вахту нёс. По полной программе зэковскую школу прошёл. Не шавка поганая…

– Ладно, Ильдуска, – пожал его протянутую руку Керзун. – Вот это по-нашему. Виноват – склони голову. Сразу бы так.

– За отца тебя считаю, а ты – в зубы, убью, прибью!

– Ладно. Забудем об этом.

Ильдуска сильнее затряс лапу бородачу:

– Ты ко мне по-человечески, и я в огонь и воду за тебя, горло любому перегрызу. Мы, татары, умеем добро помнить.

– Знаю я вас. Народ преданный. Кореш у меня был на зоне. – Керзун сжал кулак и оттопырил большой палец. – Мы с ним жили душа в душу. Ждёт, когда я домой доберусь, весточку ему дам. Обещал за мной следом по зелёной дороге.

– В побег? – сверкнул глазами Ильдуска.

– А чего? Там, куда мы уйдём, никто искать не будет. Тайга кругом. Народ вольный. Свободно живут. Но Большой Иван имеется. За воровским законом старец приглядывает. Весь во мху, а авторитет тот ещё! Попробуй, кто ослушайся, враз башку открутят его молодцы. За дело, конечно. А так… простор! Батька Ермак, сказывают, основал то логово.

– Сказка какая-то, – закрыв глаза от удовольствия, прошептал Ильдуска, – и не верится.

– Сам увидишь, когда доберёмся.

– В пути менты бы не замордовали…

– Со мной не пропадёшь. Я ходы-выходы знаю. А когда пойдём, будет, где и остановиться. Тебя же указали мне верные люди.

– И меня они знают? – чуть не подскочил с пола Ильдуска. – Откуда?

– Им, брат, всё известно, – солидно пробасил бородач. – Меня снарядили, из общака на дорогу выделили. За мной другие люди пойдут, как сообщу, что до места добрался.

– А где же их деньги-то? Зачем мы рискуем, браконьерничаем? Говорил, на дорогу зарабатываем, а у самого деньги в кармане?

– Да просадил я всё в городе, – хлопнул себя по лбу бородач. – Обрадовался сдуру, что на волю вылез и запил, как сумасшедший…

– Я тоже месяц гудел, лишь освободился, – хмыкнул Ильдуска, – знакомое дело. С городскими, а они такие. В карман твой нос так и ширяют.

– Во! Пропади они все пропадом! Нам друг друга держаться надо.

– Говори, дорогой, всё сделаю, как скажешь, – глаза Ильдуски преданно блестели.

– Пойдёшь сейчас к больнице, – начал Матвей, сев на кровати, – понаблюдаешь за обстановкой издалека.

– Так… – навострил уши тот.

– Если всё тихо, поищи пацана смышлёного, купи ему коробку конфет или шоколадку… – Керзун подозрительно посмотрел на притихшего товарища, ловившего каждое его слово. – Деньги-то имеются? Не всё просадил на винище?