Хорчицкий уже наказал садовникам прикрыть луковицы тюльпанов слоем грунта и конского навоза, дабы защитить от суровых богемских холодов драгоценные цветы, купленные им лично в дополнение к первой партии, приобретенной еще в 1554 году. Луковицы он взял у турецкого купца из Константинополя, когда вел переговоры с одним сирийским торговцем, обязавшимся доставить гиацинты и нарциссы с Ближнего Востока.

Виноградные лозы и фруктовые деревца Якоб подрезал самолично, не позволяя посторонним трогать заскорузлые побеги, чудесным образом произрастающие из северной земли и прижившиеся на ней благодаря стараниям и нежной заботе Фердинанда I, деда короля Рудольфа.

Опершись на лопату, ученый устало вздохнул. Все вокруг как будто умирало. Или засыпало, поправил он себя, не желая предаваться мрачным мыслям. Настало время отдохнуть, набраться сил и приготовиться к весне, пока еще такой далекой…

Воображение нарисовало ботанику снежную зиму в монастыре и спящий под белым снежным одеялом симпатичный городок Чески-Крумлов. Интересно, как там дела у красавицы Маркеты? Продолжает ли она изучать труды Парацельса? При мысли о ее решимости лицо Хорчицкого дрогнуло в улыбке. Увы, как бы ни старалась Маркета, мечта ее невозможна.

Медик вдруг поймал себя на том, что очарован ею. Будучи ботаником и распорядителем этого фантастического сада, он, встречая новое растение, срисовывал его в свой журнал тщательно и во всех подробностях – корневая система, листья, плоды, цветы, стебли, семена, усики… И в тот день, увидев Маркету в бане, Якоб испытал такое же сильное желание нарисовать ее – непослушные волосы и сияющие серо-голубые глаза.

Он помнил ее восхитительные руки, сильные и умелые, скользившие по его спине, разминавшие окоченелые мышцы, выдавливавшие из них усталость. Помнил, как она застыла перед ним, когда нужно было, как и полагается банщице, помыть у него между ног.

Какая странная банщица… На удивление скромная и невинная. Медик достал из кармана ее последнее письмо и перечитал – не в первый уже раз.

Мой дорогой доктор Хорчицкий!

Я с огромным интересом прочла ваше письмо, особенно новости о публичном вскрытии, проведенном Яном Есениусом. Прага, должно быть, – жемчужина всего мира. Вам повезло жить в городе, где правят наука и разум.

Пациент меняется буквально у нас на глазах и так похудел, что вы, наверное, и не признали бы его. Выезды на охоту укрепили его тело, глаза у него светятся здоровьем.

Дон Юлий говорит о любви. Предметом его страсти стала, кажется, я. Он постоянно путает меня с кем-то из книги, которую ему давали в детстве. Может быть, это и есть та самая Книга Чудес, о которой вы упоминали в последнем письме.

Обо мне беспокоиться не надо. Я вполне в состоянии позаботиться о себе. Даже не думайте нарушать наш секрет и обращаться к доктору Мингониусу!

Да, некоторые выходки нашего подопечного возмутительны и отвратительны, но я всегда говорю себе, что они порождены отравляющими его кровь гуморами. Он не может рассуждать и вести себя здраво, что немного меня печалит. Безумие уносит его, как река щепку. Он – несчастный человек, чья душа потерялась в ужасах разума. Порою, в какие-то отдельные моменты, я вижу перед собой брошенного, одинокого мальчика, молящего о внимании и тепле.

Он – человек и уже поэтому достоин нашего сострадания и сочувствия, разве не так?

Надеюсь, письмо застанет вас в добром здравии и верно служащим нашему королю.

Маркета Пихлерова

Якоб поежился от налетевшего с севера холодного ветра, тронувшего окоченевшие ветви яблони у него над головой. Сморщенное яблоко упало на землю и подкатилось к его ногам.

И как только Мингониус подпустил эту девушку к дону Юлию! Любовь… Что такое любовь в глазах сумасшедшего?

Разумеется, на такую любовь нельзя отвечать взаимностью!

Хорчицкий вспомнил, как взял дрожащие, скользкие от мыла руки Маркеты в свои. Как она робела, дотрагиваясь до него. Чем, какими мерзостями встретил ее дон Юлий? В Праге королевский сын водил компанию с проститутками и ворами – нежности от него ждать не стоило. И что это за разговоры о потерянном мальчике?

Шагах в двадцати от фруктового сада стояла теплица – каменное строение со съемной крышей. Бригада садовников готовила крышу к приближающейся зиме, заделывая дыры сланцевой плиткой. Они тоже остановились и посмотрели в сторону Польши, откуда прилетел холодный северный ветер.

Войдя в теплицу, Якоб всей грудью вдохнул густой апельсиновый аромат. Влажные душистые испарения тропических деревьев и растений ударили ему в голову, так что он едва не покачнулся.

Здесь, среди экзотических ботанических даров и приобретений со всего света, ботаник находил покой и отдохновение. Ему нравилось думать о своих достижениях, о том, как далеко он шагнул в жизни. Мальчишкой ему приходилось спать под грубой рогожкой на полу в монастырской трапезной и питаться объедками со скудного стола братии. Ему не дозволяли выходить в город, так что он и сам в шесть лет стал почти что монахом.

А потом Якоб познакомился с Аннабеллой, тогда еще юной и бродившей по холмам над Чески-Крумловым в поисках грибов. Они подружились и пронесли эту дружбу через годы, деля друг с другом и одиночество, и любовь к ботанике. В городе никогда не встречались – только в тайных местах в лесу, где и обменивались новостями и знаниями, добытыми из природы и книг…

От раздумий ученого отвлек недовольный рев королевского любимца, льва Мухаммеда, просившегося в теплый домик и в нетерпении царапавшего когтями деревянную дверь.

«Ах, Мухаммед! – подумал Якоб. – Король избаловал тебя еще больше, чем свою первую любовницу. И как же он будет страдать, если вдруг по какой-то причине потеряет тебя навсегда…»

Не будучи любителем сидеть без дела, Хорчицкий принялся снимать сухие листья с шелковицы, подаренной королю одним азиатским султаном.

Сын Рудольфа II признается в любви простой провинциальной банщице? Нет, такого не может быть!

Будто наяву, ботаник увидел ее большие, словно затянутые дымкой глаза, и воспоминание отдалось ноющей болью в груди. Как она встрепенулась, как отпрянула, словно испуганная птичка, когда он улыбнулся ей! И как шагнула ближе, когда его губы коснулись ее губ…

Чепуха! Внимание дона Юлия не может быть постоянным, потому что сами мысли его переменчивы, как ветры в горах. Бастарду неведома любовь. Он понятия не имеет о нежности.

Взгляд Якоба упал на распускающийся бутон тюльпана с сияющими, нежными, красными, как кровь, лепестками.

Когда лет десять назад голландский посланник при дворе Рудольфа II впервые увидел здесь тюльпан, его глаза заблестели от слез – столь прекрасны были эти кроваво-красные цветы.

Зима 1606–1607 годов

Катарина придержала для Маркеты дверь мельницы, и девушка поспешила войти, спрятаться от неистового ветра, который обжигал глаза и с жутким завыванием носился в лопастях водяного колеса. Огромный жернов стонал и скрипел на своих подмостках в центре помещения.