– Да. Да, мой добрый Клесл. Уверяют, что поддержат. И убеждены, что прочие семьи сделают то же самое. Демонстрируемая Рудольфом неспособность к управлению – пятно на имени Габсбургов.

– Да благословит Господь вас и ваши королевства! Вы, король Матьяш, спасете империю от кровопролития.

– Отныне я буду полагаться на ваш совет. Я свяжусь с Бочкаи и начну предварительные тайные переговоры. Но для их успешного завершения нам нужно добиться военного преимущества. Пограничные земли возле Эстергома все еще под вражеской угрозой. Я восстановлю равновесие свобод; никто – ни католики, ни протестанты – не будет иметь какого-либо преимущества. Венгры смогут вернуться в свой христианский дом, не опасаясь преследования. Мы выступим против османов единой силой – клянусь в том перед Господом!

Пламя свечи задрожало от дыхания эрцгерцога и погасло, оставив в наступившей внезапно темноте только запах дыма.

Доктор Мингониус осторожно притворил за собой тяжелую дверь. Дон Юлий мирно спал.

Медик вздохнул, и эхо, пролетев по пустым коридорам замка, вернулось холодком сожаления.

Лишь теперь он понял, что всегда смотрел на сына Рудольфа как на «проблему» и не видел живого человека из плоти и духа. Девушка, простая богемская банщица, заставила дона Юлия пролить слезы. И пусть его непредсказуемое поведение можно было списать на безумие и неуравновешенность гуморов, что-то в слезах молодого человека тронуло сердце Томаса.

В нем жила душа, пусть и загнанная в некий темный уголок. В этом безумном бастарде, чьи отвратительные выходки унижали и подрывали репутацию одного из могущественнейших монархов Европы. Возможно ли, что любовь сумеет победить жестокость и порочность дона Юлия? Доктор снова вспомнил мальчика, увлеченного часами и книгой, бывшей для него самым большим сокровищем. Что же случилось с ним?

Промчавшись по дворцовому коридору, сквозняк принес запах старого дерева, скрытого несколькими слоями воска. Доктор поднял голову и прошел взглядом по галерее портретов Рожмберков, влиятельных мужчин и женщин, столетиями населявших замок.

Прекрасные одежды и ледяные глаза. Писанные маслом, картины навечно сохранили и блеск драгоценностей, и высокомерие надменных лиц. Это богемское семейство считало себя равным королю на своих землях. Теперь замок притих без шумных придворных, заполнявших когда-то танцевальные залы и просторные вестибюли. Тишину нарушали только гулкие шаги врача.

Мингониус остановился перед портретом бледной белокурой женщины с завитыми в колечки волосами, в белом платье с длинным шлейфом. Кто она такая? В ее лице присутствовало нечто особенное, нечто завораживающее, нечто, заставившее доктора задержаться, выделив ее портрет из десятков других, составлявших галерею.

Потирая пальцем губу, он снова подумал о своем нынешнем пациенте. Может быть, стоит принести ему Книгу Чудес? Может быть, она станет той тропинкой, что приведет к потерявшемуся в безумце пытливому мальчику? И может быть, именно сейчас, когда душа дона Юлия смягчена воображаемой любовью к простой банщице, для этого самое время?

Томас улыбнулся. Брадобрей Пихлер выдал ее за девственницу, чтобы собрать пиявок для сына короля. Банщица, сохранившая невинность в шестнадцать лет, – в такое трудно поверить. Доктор хорошо знал, что делается в подобных заведениях и в сколь отчаянном положении оказались жители Чески-Крумлова после отъезда из замка Рожмберков. Ради выживания они готовы на все, даже на то, чтобы торговать непорочностью девицы. Нравственные принципы – непозволительная роскошь для бедняков.

И все-таки женщины богемских бань блюли некую традицию чести. Говорили, будто сам король Венцеслав, отец чешского христианства, посещал пражскую баню ради встреч с прекрасной банщицей Сюзанной, первой из его любовниц. Некоторые даже утверждали, что он взял ее в законные жены. Пытаясь повысить статус банщиц, Венцеслав даже поместил их в свою Библию. Значение сих заведений было столь велико, что их не трогала католическая церковь, не говоря уже о протестантской Реформации.

А еще в этой девушке, Маркете, было что-то необыкновенное. Странная загадочность, тронувшая как ничто другое даже дона Юлия. И коль так, не стоит ли воспользоваться новой одержимостью королевского бастарда, связавшего Маркету с банщицами из Книги Чудес?

Книгу нужно представить ему как награду. Увлекшись разгадкой текста, Юлий позабудет свои фантазии и саму Маркету. Разум его подчинится занятию более логическому и дисциплинирующему. Он снова будет выстраивать свои бесконечные графики и таблицы, пытаясь расшифровать рукопись, и со временем наука и рациональное мышление в нем возьмут верх!

Томас поймал себя на том, что завидует Маркете, сумевшей в одиночку снискать уважение дона Юлия. Но, как только место девушки займет Книга Чудес, он, Мингониус, вернет себе статус человека, излечившего Королевского Бастарда Праги!

Одна страсть вытеснит другую. Увидев перед собой старинный манускрипт, сын короля прилепится к нему, как пиявка к вене, и позабудет о банщице. И когда королевские министры нагрянут с проверкой, дабы составить для Рудольфа II отчет о ходе лечения, главным здесь снова будет он, Томас Мингониус…

Доктор вздрогнул, поймав краем глаза какое-то движение. Загадочная дама на портрете шевельнула рукой – он мог бы в этом поклясться! Сердце у медика заколотилось, а дыхание сбилось. Он постарался взять себя в руки и сделал несколько глубоких вдохов, не спуская глаз с руки в белой перчатке.

Будучи человеком рационального ума, доктор с некоторым даже вызовом смотрел на портрет, призывая женщину в белом сделать еще один жест. Но ничего такого, разумеется, не случилось – она осталась неподвижной фигурой, написанной маслом, навеки заключенной в холст.

«Что же это со мной? – спросил себя Мингониус. – Я ведь всегда был человеком науки. А теперь, как взбалмошная дамочка, смотрю на картину в ожидании невероятного… Фу!»

И все же, дабы добавить уверенности и подтвердить крепость научных убеждений, он коснулся пальцами старой краски, провел ими по складкам нарисованного платья.

«Вот же глупец! – Врач укоризненно покачал головой. – Чем скорее я дам дону Юлию книгу и перенаправлю его внимание, тем скорее получу полную власть над ним. И тогда я смогу завершить курс кровопускания и вернуться в Прагу – к семье и научным занятиям. Эта дикая Богемия начинает действовать на меня не лучшим образом».

Доктор отвернулся и быстро зашагал по коридору к своей комнате, где, запертая в сундуке, хранилась Книга Чудес. В какой-то момент он ощутил нечто вроде покалывания в шее, но удержался и не стал оборачиваться, дабы убедиться, что никто не идет за ним следом.

Поздняя осень всегда навевала грусть на Якоба Хорчицкого. Экзотическая многоцветная красота пышных королевских садов увядала, меркла и умирала вместе с чахнущим солнцем и холодеющей землей, тронутой первыми заморозками.