что являются таким, каким должно быть то, что питает, но потому, что могут питать и для этого предназначены, если они правильно обработаны.

Ведь именно об этом говорит Гиппократ: «Пища — это питающее, подобное питающему и то, что станет питающим»[91]. Ведь он называет пищей то, что уже уподобилось, то же, что прилагается и сращивается, — напоминающим питание, а все прочее, что содержится в венах и в желудке, — предназначенным для питания.

12. Совершенно ясно, что питание неизбежно является неким уподоблением того, что питает, тому, что получает питание. Впрочем, иные говорят, что это уподобление не происходит на самом деле, но всего лишь кажется: таково мнение тех, кто считает, что природа неспособна действовать мастерски и предусмотрительно заботиться о живом существе и вообще не имеет никаких собственных способностей, которые она пускает в ход, чтобы одни вещества изменять, другие — привлекать, третьи — выделять.

Вообще в медицине и философии существуют два направления среди тех, кто внятно высказался о природе людей; речь, разумеется, о тех из них, кто знает, что говорит, видит следствия своих гипотез и в то же время их придерживается. А что до тех, кто даже этого не осознает, но попросту болтает, что на язык приходит и не принадлежит в точности ни к тому, ни к другому направлению, так о них и упоминать не стоит.

Что же это за два направления и каковы выводы из гипотез, которые они выдвигают? Одни предполагают, что есть некая материальная субстанция любого возникновения и уничтожения, всеобщая, единая и в то же время способная изменяться. Представители другой школы полагают, что материя не подвержена превращению, неизменна и разделена на мелкие частицы, которые перемежаются с пустотами между ними.

Таким образом, по крайней мере те, кто воспринимает следствия своих допущений, придерживаясь второго направления, полагают, что нет никакой специальной материи или функции природы и души, но они реализуются благодаря тому, что эти первичные, не подверженные изменению тела как-то сходятся вместе. Согласно же первому из названных направлений, природа не вторична по отношению к телам, а первична и намного старше их. Следовательно, по их мнению, природа создает тела как растений, так и животных и обладает для этого определенными функциями, то есть способностью привлекать и уподоблять соответственное и исключать неподходящее. Порождая, она искусно формирует все и заботится о том, что рождается, при помощи некоторых других функций: это и способность любить потомство и заботиться о нем, и способность общения и дружбы с представителями того же рода. Согласно другой школе, ничто такое не свойственно природе живых существ, и в души не заложена никакая врожденная идея, будь то идея согласия или вражды, разделения или соединения, справедливого или несправедливого, прекрасного или безобразного. Они утверждают, что все это зарождается в нас из восприятия и через восприятие и что живыми существами управляют образы и воспоминания.

Некоторые из них прямо утверждают, что у души нет никакой функции, за счет которой мы бы рассуждали, но что мы ведомы чувственными впечатлениями, подобно скоту, и не в состоянии сознательно принять или отвергнуть что бы то ни было. По их мнению, ясно, что и мужество, и разум, и рассудительность, и самообладание суть не более чем великая глупость, и на самом деле мы не любим ни друг друга, ни своих отпрысков, да и богам нет до нас никакого дела. Они презирают сны, гадания по птицам, предзнаменования и астрологию в целом — все, что мы, со своей стороны, основательно исследовали в другом сочинении, обсуждая мнения врача Асклепиада. Желающие могут познакомиться и с этими доводами и теперь уже рассудить, на какую дорогу из двух предложенных нам лучше повернуть. Ведь Гиппократ пошел первым из двух названных путей, придерживаясь мнения, что материя едина и способна к изменению, что все тело согласованно проницается и воздухом, и влагой, а природа творит все искусно и справедливо, используя функции, посредством которых каждая из частей тела влечет к себе соприродный ей сок, а сделав это, усваивает его каждой своей частицей и совершенно уподобляет себе. Та часть сока, которая не была усвоена и не смогла полностью измениться и уподобиться питаемому, уничтожается посредством другой, выделительной функции.

13. Уяснить же, в какой мере точности и истины достиг в своих мнениях Гиппократ, можно не только из того, что его оппоненты говорят вещи, противоречащие очевидным явлениям, но также исходя из самих отдельных предметов естественнонаучного исследования и, в частности, действий природы в телах живых существ. Ведь тот, кто считает, что ни одна часть тела не имеет функции привлекать вещества, обладающие соответствующим качеством, часто вынужден вступать в противоречие с очевидными явлениями, как это случилось с врачом Асклепиадом в вопросе о почках, которые считают органами, выводящими мочу, не только Гиппократ, Диокл[92], Эрасистрат, Праксагор[93] или любой другой врач, но также едва ли не все мясники, так как они ежедневно видят положение почек и канал, который соединяет каждую из них с мочевым пузырем, так называемую уретру, и из строения этих органов делают вывод об их работе и предназначении. Помимо мясников, все люди, испытывающие частые затруднения при мочеиспускании или страдающие задержкой мочи, когда у них ломит поясницу и с мочой выводится песок, сами себя называют «почечниками».

Я думаю, что Асклепиад никогда не видел камня, вышедшего у тех, кто страдает мочекаменной болезнью, и не замечал ни того, что этому предшествует острый приступ боли в области между почками и мочевым пузырем, когда камень проходит по мочеточнику, ни того, что, едва он выйдет, боль и задержки мочеиспускания тотчас прекращаются. А что до мочи, как она, по его мнению, поступает в мочевой пузырь, об этом стоит послушать и подивиться мудрости мужа, который, покинув широкие и ясно видимые дороги, предложил узкие и совершенно невиданные пути. Ведь он хочет, чтобы влага, которую мы пьем, проникала в мочевой пузырь в виде паров, а затем, из-за их скопления, принимала первоначальный вид и снова конденсировалась в воду; он рассуждает о мочевом пузыре точь-в-точь как о губке или шерсти, а не о теле весьма плотном и непроницаемом, защищенном двумя прочными оболочками. Если мы станем утверждать, что через них проходят пары, почему бы тогда, пройдя сквозь брюшину и диафрагму, воде не заполнить весь эпигастрий и грудную клетку? «Но очевидно, что брюшная оболочка плотнее и непроницаемее, чем оболочка мочевого пузыря, — говорит он, — и потому она не пропускает пары, а мочевой пузырь принимает их». Однако если бы он когда-либо занимался