анатомией, он знал бы, что внешняя оболочка мочевого пузыря вырастает из брюшной оболочки и имеет одинаковую с ним природу, а особая внутренняя оболочка собственно мочевого пузыря более чем в два раза толще внешней.

Однако, возможно, дело не в толщине оболочек, но в расположении мочевого пузыря, благодаря которому в него устремляются пары? Напротив, если еще и оставалась вероятность того, что все прочее побуждает их там собираться, одного положения достаточно, чтобы понять, что это невозможно: мочевой пузырь находится внизу, а парам от природы свойственно стремиться вверх, так что куда раньше, чем они попали бы в мочевой пузырь, они должны были заполнить все пространство внутри грудной клетки и легких.

Но почему, в самом деле, останавливаюсь я на положении мочевого пузыря, брюшины и грудной клетки? Так ведь, проскользнув через оболочки желудка и кишечника, пары соберутся в полости между ними и брюшиной и там превратятся в жидкость (как собирается в этом месте больше всего жидкости у страдающих водянкой), или им, во всяком случае, придется устремляться вперед сквозь все, что так или иначе окажется поблизости, и никогда не останавливаться. Но если бы кто-нибудь и выдвинул такую гипотезу, то ему пришлось бы признать, что пары, пройдя таким образом не только через брюшину, но и через эпигастрий, рассеялись бы в окружающий воздух или, в крайнем случае собрались бы под кожей.

Однако нынешние сторонники Асклепиада пытаются на это возражать, хотя их неизменно поднимают на смех все, кому случалось с ними столкнуться, когда они об этом спорят. Таким поистине неистребимым злом является честолюбивая приверженность своей секте, которую невозможно вытравить, а вылечить труднее, чем любую чесотку.

Кто-то из наших софистов, закаленный в словопрениях и во всем остальном, столь великий мастер поговорить, что другого такого не сыщешь, однажды заспорил об этом со мной. Он был настолько далек от колебаний по поводу чего бы то ни было из сказанного, что начал твердить, что он даже удивляется, когда я берусь нелепыми словами опровергать очевидные вещи. Ведь каждый день можно наблюдать, как обыкновенные пузыри, если кто-то наполнит их водой или воздухом, а затем, стянув шейку, сдавит со всех сторон, ничего ниоткуда не выпускают, но полностью сохраняют то, что было у них внутри. И если бы вправду шли к ним из почек какие-либо каналы, достаточно большие, чтобы их можно было различить, в любом случае, по его словам, влага выходила бы через них под давлением так же, как и пришла. Выпалив это и тому подобное мгновенно, ясно и без запинки, он под конец вскочил и удалился, оставив нас, как будто мы не могли уже придумать какого-либо убедительного возражения.

Так и все те, кто рабски следуют учению своих сект, не только не знают ничего здравого, но даже и не хотят ненадолго задержаться, чтобы узнать. Ведь вместо того, чтобы узнать, как следовало бы, причину, по которой жидкость может войти через мочеточники в мочевой пузырь, а выйти назад тем же путем уже не может, и подивиться мастерству природы, они и научиться не хотят, а к тому же еще болтают вздор, заявляя, что природа создала многое другое, а главное, почки просто так, без всякой цели. Впрочем, некоторые другие позволили, чтобы им наглядно показали, что мочеточники от почек врастают в мочевой пузырь. Однако одни из них имели дерзость заявлять, что и те появились просто так, а другие — что это какие-то семенные протоки, и потому они врастают в шейку мочевого пузыря, а не в его тело. Поэтому, показав им, что настоящие семенные протоки впадают в шейку пузыря ниже мочеточников, мы думали, что они хотя бы теперь, раз уж раньше этого не сделали, уйдут от ложных предположений и переменят их на противоположные. Они и на это имели наглость возражать, заявив, что нет тут ничего удивительного: в этих протоках, дескать, как в более закрытых, семя остается дольше, а по тем, что идут от почек, оно быстро стекает вниз, так как они шире. Тогда мы были вынуждены показывать им наглядно на живом еще животном, что моча через мочеточники стекает в мочевой пузырь, не слишком надеясь даже таким образом когда-нибудь положить конец их болтовне.

А способ доказательства такой. Нужно разрезать брюшину перед мочеточниками, затем охватить их петлями, а после, перевязав животное, отпустить его, ведь так оно уже не сможет испускать мочу. После этого, ослабив внешние повязки, следует показать, что мочевой пузырь пуст, а мочеточники полны, растянуты и едва не лопаются. Затем, сняв петли, можно увидеть, что мочевой пузырь уже полон мочой. Когда это станет очевидным, нужно, прежде чем животное испустит мочу, затянуть ему петлю вокруг полового члена, а затем со всех сторон сдавить пузырь, ведь через мочеточники ничего назад в почки вернуться не может. Из этого становится ясно, что не только у мертвого животного, но и у еще живого что-то мешает мочеточникам принять мочу назад из мочевого пузыря. Сделав эти наблюдения, следует, ослабив петлю на половом члене животного, позволить ему испустить мочу, а затем снова перевязать один из мочеточников, позволив другому опорожняться в мочевой пузырь, и через некоторое время показать, что тот из них, что перевязан, в той части, которая расположена ближе к почкам, полон и растянут, а свободный остается мягким, между тем как пузырь полон мочой. Далее следует рассечь первый, полный мочеточник и продемонстрировать, как из него вырывается моча, подобно крови при кровопускании, тотчас разрезать и другой, а затем наложить животному внешние повязки, после того как рассечены оба мочеточника. Когда покажется, что времени прошло достаточно, повязку следует снять — теперь пузырь окажется пустым, а вся полость между внутренностями и брюшиной будет наполнена мочой, как если бы животное страдало водянкой. Итак, если кто-нибудь самостоятельно решится провести такой эксперимент над животным, он, думается, строго осудит опрометчивость Асклепиада. А если он поймет причину, по которой из пузыря в мочеточники ничего не возвращается, думаю, это убедит его в том, с какой предусмотрительностью и мастерством позаботилась природа о живых существах.

Гиппократ — первый, кого мы знаем, из всех тех, кто был и врачом, и философом, и он первым, постигнув дела природы, восхищался ей и славил ее повсюду, называя справедливой. По его словам, она одна удовлетворяет во всем живые существа, сама из себя производя все необходимое, ни у кого не учась. А раз она такова, то у нее есть, как он естественно заключил, определенные функции: способность привлекать сродное и отвергать чужеродное,