href="ch2.xhtml#id6" class="a">[95] прилипает железо, а к янтарю — шелуха. Он, по крайней мере, пытается определить причину этого явления. Он говорит, что атомы, истекающие от камня, сообразны по форме тем, что истекают от железа, так что им легко сцепиться. И вот, атомы, истекающие от железа, сталкиваются с камнем, а истекающие от камня — с железом; затем, отскакивая, они встречаются в середине и там сцепляются друг с другом и тянут за собой железо к камню. Очевидно, что гипотеза, с помощью которой он пытается объяснить причину этого явления, совершенно неубедительна, но он хотя бы признает наличие притяжения. Сходным образом он объясняет процессы усвоения пищи и выделения остатков в телах животных, а также действие лекарств, выводящих жидкости.

Асклепиад, с одной стороны, понимал недостоверность названной причины, а с другой — не мог найти никакого иного убедительного объяснения, опираясь на свои гипотетические элементы, имел бесстыдство заявить, что притяжения между чем бы то ни было вообще не существует. Следовало бы, если он недоволен тем, что сказал Эпикур, и сам не может выдумать ничего лучшего, воздержаться от гипотез и сказать, что природа искусна, сущность вещей едина и в то же время вечно подвержена изменениям, так как ее части оказывают действие друг на друга и испытывают действие других частей. Ведь если бы он это предположил, было бы совсем не трудно признать, что у этой искусной природы есть функции, которые обеспечивают притяжение родственного и отторжение чужеродного. Ведь нет иной причины называть ее искусной, промыслительной по отношению к живому существу, отражающей болезни, кроме как согласиться, что она сохраняет родственное и устраняет чужеродное.

Однако Асклепиад и здесь, понимая естественные выводы из оснований своей гипотезы, и не подумал устыдиться, оспаривая очевидные факты, но ополчился против того, в чем согласны не только все врачи, но и все остальные люди, заявляя, что не бывает во время болезни никакого критического дня и что природа вообще никак не позаботилась о том, чтобы уберечь живое существо. Ведь он всегда упорно следует логике, не считаясь с очевидностью, в противовес Эпикуру: тот, напротив, всегда выдвигает очевидный факт, хотя и дает ему неудовлетворительное объяснение. Не знаю, как можно поверить в то, что мельчайшие частицы магнита, отскакивая, сцепляются с другими мелкими частицами железа, а затем, благодаря этому сцеплению, вовсе не очевидному, притягивается такое тяжелое вещество, как железо. Ведь даже если мы это допустим, та же самая причина уже не объясняет тот факт, что притягиваться будет и что-то другое, если его, в свою очередь, приложить к железу.

Ведь что тут можно сказать? Что некоторые из частиц, вытекающих из камня, столкнувшись с железом, отскакивают назад, и поэтому железо оказывается в подвешенном состоянии? Что повисает на камне, а другие частицы камня, проникая в железо через пустые каналы, быстро проходят насквозь, а затем, налетев на следующий кусок железа, не могут пройти сквозь него, хотя сквозь первый прошли? И что они, немедленно устремившись назад к первому куску железа, тотчас образуют новые сцепления, подобные первым?

Но это объяснение ясно опровергается здесь в силу своей нелепости. В самом деле, видел я однажды, как пять железных стилей[96] сцепились друг с другом в цепочку, камня же касался только первый из них, а от него способность к притяжению передавалась всем остальным. Более того, неправильно было бы утверждать, что если поднести к нижнему концу стиля другой стиль, то он удержится, прицепится и останется в подвешенном состоянии, а если приложить его к какой-нибудь другой части, сцепления не будет. Ведь сила притяжения магнита распространяется повсюду равномерно, если только он соприкасается с любой частью первого стиля. Причем из него сила притяжения с быстротой мысли равномерно перетекает во второй стиль, а из того — далее, в третий. Теперь представим, что в каком-то доме подвешен маленький гераклов камушек и он по периметру соприкасается с великим множеством железных предметов, те — с другими, другие — с третьими и так далее. Тогда придется предположить, что все железные предметы наполняются истекающими из камня мельчайшими частицами, и этот маленький камушек рискует, рассеявшись, сойти на нет. Впрочем, даже если никакого железа возле этого камешка нет, он рассеется в воздух, в особенности если воздух теплый.

«Именно так, — говорит Эпикур, — ведь следует иметь в виду, что частицы эти весьма малы, так что иные из них являются десятитысячной частью мельчайших пылинок, переносимых воздухом». И вы имеете наглость утверждать, что столь малые частицы удерживают в подвешенном состоянии внушительную тяжесть железа? Ведь если каждая из них — это десятитысячная часть тех пылинок, что носятся в воздухе, какими по величине следует представлять те крючкообразные выступы, которыми они между собой сцепляются? Ведь это в любом случае самая маленькая деталь целой частички.

Далее, когда сцепляются малые частицы, находящиеся в движении, они не могут тотчас разлететься. Ведь множество других частиц, налетая на них со всех сторон: сверху и снизу, спереди и сзади, справа и слева, — швыряют и сотрясают их, не позволяя оставаться на месте. Кроме того, мы вынуждены полагать, что все эти крошечные частицы снабжены множеством крючкообразных выступов: один служит для сцепления с соседней частицей, другой, верхний — для сцепления с камнем, а тот, что снизу, — с железом. Ведь если частица сверху прицепилась к камню, а снизу с железом не связана, толку от этого нет никакого. Получается, нужно, чтобы самый верх выступающей части зацеплялся за камень, а железо соединялось с нижним выступом. А так как частицы сплетаются между собой и с боков, где-то там, несомненно, тоже должны быть крючки. Главное, не упускай из виду, что эти частицы, будучи такими мелкими, оснащены многочисленными и разнообразными отростками. А еще не забывай вот о чем: чтобы второй железный предмет сцепился с первым, третий — со вторым, а тот — с четвертым, нужно, чтобы эти крошечные частички проникали сквозь поры и в то же время отскакивали от следующего железного предмета, хотя по природе своей он во всем подобен первому.

Что ж, такую гипотезу не упрекнешь в недостатке смелости. Однако, по правде говоря, она куда более бесстыдна, чем предыдущие: получается, что, если пять одинаковых железных стилей выстроились в цепочку один за другим, частички камня, легко проходя сквозь первый, отскакивают от второго и не могут пройти сквозь него таким же образом. С какой стороны ни посмотри, выходит нелепость: ведь если частицы отскакивают от второго железного стиля, как они попадают в третий? А если не