Павла, которого он убил, поняла Инга.

Сейчас этот человек стоял возле стены, нажимая на кнопки подъемного устройства — блока с электромотором, который поднимал Ингу к потолку подвала.

Инга почувствовала отвратительную беспомощность.

Она висела на толстой веревке, как туша в мясной лавке, и медленно раскачивалась.

— Кто вы такой? — повторила она, не надеясь на ответ.

И ответа не последовало.

— Чего вы от меня хотите? — проговорила она. И тут же сформулировала вопрос по-другому: — Почему именно я?

Он ничего не ответил, только нажал какие-то другие кнопки. Теперь Инга перестала подниматься, зато медленно поплыла вдоль подвала, по-прежнему раскачиваясь.

Скоро она поравнялась с высоким металлическим стеллажом, опустилась немного ниже, оказавшись на одном уровне с верхней полкой. И тут движение прекратилось, мотор затих, Инга, все так же раскачиваясь, повисла напротив стеллажа.

В то же мгновение над стеллажом вспыхнул яркий свет, и Инга увидела, что на его полках расставлены куклы.

Это были не простые куклы — тщательно изготовленные, с определенным портретным сходством, они были сделаны настоящим мастером. В то же время таких кукол мог создать только человек с извращенным рассудком.

Первая из этих кукол висела на металлической перекладине. Грудь ее была криво рассечена, разрез густо вымазан красной краской, а может быть, настоящей кровью, и из этого разреза торчал краешек крошечного мобильного телефона.

Да, это Воскобойников.

Инга вспомнила, как нашла его труп, подвешенный в шкафу. Вспомнила доносящийся из раны сигнал мобильника. Вспомнила и снова пережила безысходный ужас, который охватил ее при виде этой чудовищной картины.

Рядом, в следующем отделении стеллажа, расположилась вторая кукла.

Тоже мужчина, но значительно старше первого. Седые волосы ложились на воротник бархатной куртки. Он сидел на табурете перед крошечным клавесином, подняв над клавиатурой руки…

Точнее, обрубки рук. Кровавые культи без кистей. Они тоже были замазаны красным, и красная же лужица растекалась под клавесином.

Инга вздрогнула, до того точной была композиция.

Вестготтен.

Несчастный антиквар, торговавший старинными музыкальными инструментами.

Третья кукла сидела за простым дощатым столом.

Инга не сразу увидела, что у нее нет ног.

Да, это Сергей Данциг — его несвежая, поношенная одежда, и даже внешнее сходство с куклой имелось.

Рядом валялась обезглавленная собака — уменьшенная копия той, из садоводства.

Четвертая кукла была женщиной.

Женщиной в деловом костюме. Женщиной в маленьком офисном кресле. Женщиной, у которой вместо глаз сверкали два крошечных хрустальных шарика.

Ольга Черкизова.

Перед куклой на столе стояли несколько маленьких телефонных аппаратов, казалось, что из одного из них сейчас донесется мелодия старой песни:

Пятая кукла была обезглавлена.

Бруно Сикорский. И поза точно такая, как нашла его Инга.

А дальше…

Точнее, ниже, на следующей полке…

Там была сложена груда щепок — костер, поняла Инга.

А на вершине этой груды, крепко привязанная к столбу, стояла шестая кукла.

И эта кукла, несомненно, была похожа на нее. На Ингу.

Короткие светлые волосы, рука, вскинутая в мольбе, распахнутый в крике рот… Точная копия гравюры из старинной книги. И вместе с тем похожа на Ингу.

— Нравится? — раздался рядом резкий металлический голос, и Инга увидела похитителя. Его длинное лицо было искривлено каким-то странным выражением, узкие бесцветные губы улыбались.

Лицо было сейчас на одном уровне с Ингой, он смотрел ей прямо в глаза.

— Нравится? — повторил он.

Инга ничего не ответила. Мужчина кивнул, как будто услышал то, что хотел, и добавил:

— Дальше будет еще интереснее.

Он достал из кармана зажигалку, поднес ее к игрушечному костру, щелкнул колесиком. Из зажигалки вырвался язычок голубого пламени, лизнул щепки.

Должно быть, эти щепки были заранее пропитаны какой-то горючей жидкостью, потому что они мгновенно ярко вспыхнули, пламя побежало по костру живой золотой змейкой и в долю секунды охватило куклу.

Инга вздрогнула.

В какой-то момент ей показалось, что языки пламени лизнули ее ноги, она даже почувствовала запах горящей плоти.

— Нравится? — повторил похититель, убирая зажигалку. — То ли еще будет!

Инга не могла отвести взгляд от горящей куклы.

Ей показалось, что кукольное лицо перекосилось от невыносимой боли.

Кукольное лицо, так похожее на ее собственное…

В следующую секунду кукла почернела, смялась, превратилась в черный обугленный комок.

— Почему, почему я? — проговорила Инга, с трудом шевеля непослушными губами. — Вы… ты можешь наконец вразумительно ответить, за каким чертом тебе все это понадобилось? Или ты просто сбрендил и решил убивать людей направо и налево?

— Почему? — Похититель пристально смотрел на Ингу, глаза его побелели, в них загорелся тусклый огонь безумия. — Ты спрашиваешь — почему? Хорошо, так и быть, я тебе расскажу.

Голос его стал совсем неживым, еще более высоким и каким-то бесполым. Если закрыть глаза, то и не понять, кто говорит: мужчина, женщина или ребенок. А может быть, вообще не человек…

Инга не стала закрывать глаза, она решила наблюдать за этим типом, благо сверху ей было все хорошо видно.

Он поднял ее повыше и отодвинул от стеллажа, затем встал прямо под ней, сложил руки на груди, потоптался немного на месте, из чего Инга сделала вывод, что рассказ его будет долгим, уж слишком тщательно он готовится. Что ж, ей торопиться некуда, можно и послушать.

— В центре Петербурга, на Невском проспекте, находится одна из самых старых школ России, самая старая школа Петербурга — Петришуле. Ее основал больше трехсот лет назад один из сподвижников Петра Первого, адмирал Корнелиус Крейг. Это была школа при лютеранском приходе святых Петра и Павла, и большинство ее учеников были немцами.

«Ты бы еще от царя Гороха начал», — ехидно подумала Инга, но вслух ничего не сказала.

— В Петербурге вообще и в XVIII, и в XIX веке, и в первой половине XX жило очень много немцев, немцы составляли самую многочисленную часть населения города после русских. Только перед самым началом Великой Отечественной войны большую часть немцев выселили из города.