Все сели за стол. Разлили по первой. Для произнесения тоста поднялся Яшин.

— Только не тяни, Яш, — попросил Трусс.

— За!.. — сказал Яшин и сел.

— Молодец.

Выпили, не чокаясь. Запили пивом каждый из своей бутылки. Долго молча жевали. Наконец, Трусс сказал:

— По шестьдесят два с половиной — это издевательство над личностью.

И разлил по второй.

Яшин опять встал, подумал недолго, завершил начатый тост:

— Нас!

И сел.

Чокнулись. Выпили. Закончили с закуской. Остался хлеб и неполная банка с частиком.

Трусс обратился к Каждому:

— Ваня, выложи рыбок на тарелку, посчитай — сколько их, раздели на четверых. А мы пока продолжим. Давай, Яша.

Яшин поднялся и начал неспешно с грузинским акцентом:

— Есть хороший обычай: в радостный момент жизни вспоминать всех хороших людей, на твоем пути попадавшихся. Их, как правило, не так много, но они случаются у каждого. Это люди крепкой закалки, высоких моральных устоев, ясных устремлений и жизненных перспектив. Начать мне хотелось бы с руководителя нашей небольшой, но дружной команды Мерина Всеволода Игоревича, и отнюдь не только потому, что он руководитель, а потому, что нет в настоящем и не было в обозримом прошлом человека более преданного благородному, не всегда благодарному, но столь необходимому для страны делу борьбы со вступившим в противоречие с законом бандитским элементом за чистоту и безопасное существование нашего многоликого, многочисленного, многострадального, талантливого, трудолюбивого, многоначитанного, умудренного богатым жизненным опытом электората. — Он сделал небольшую паузу и, поняв, что Каждый близок к выполнению поставленной перед ним задачи, продолжил: — Родился он на самом гребне кончины советской власти, как бы заменяя своим появлением на свет целую историческую эпоху — общественный строй, который неизбежно приходит на смену проклятому капитализму и характеризуется общественной собственностью на средства производства, отсутствием эксплуатации человека человеком, планируемым в масштабах всего общества товарным производством и при котором осуществляется принцип «от каждого по способностям, каждому по морде». Как, помнится, сказал Владимир Владимирович: «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм». С младых ногтей Всеволод Игоревич Мерин…

Иван Каждый его перебил:

— Их двенадцать.

— Кого? — не понял Яшин.

— Частиков.

— Двенадцать? Тогда за Александра Александровича. За Блока. — Погасил он вопросительный взгляд Ивана Каждого.

Они выпили по сто двадцать пять за великого русского поэта и заели поделенными поровну рыбинами.

После этого Трусс пересел за свой стол, сладко зевнул и сказал со строгой укоризною:

— Ну что, и сколько можно чревоугодничать? Завтра в восемь, — он взглянул на часы, — почти сегодня уже на ковер к Скорому, а они все никак с грехом библейским не покончат. Взв-о-о-д, слушай мою команду: кабинет из пищеблока привести в рабочее состояние, я не могу — я старший по званию, Мерин не может — он главный, Яшин просто не может, остается Иван Каждый. Давай, Ваня, тряпку в руки и за дело. Как справишься — звони, я у Морфея.

В подтверждение сказанного он удобно привалился к стене и закрыл глаза.

Надо было как-то начинать подготовку к завтрашней выволочке у Скорого (а в том, что это будет именно выволочка, Мерин не сомневался), и он понимал, что сделать это придется ему: никто из «подчиненных» инициативу на себя не возьмет, хотя бы в отместку за назначение сбора в столь позднее время. Он и решил начать с извинения.

— Я п-почему так поздно п-п-попросил вас собраться… Дело в том, что накануне я договорился по телефону о встрече с Н-надеждой Антоновной Твеленевой — это дочь Антона Игоревича Твеленева, композитора, жена Аркадия Семеновича Заботкина, мать Антонины 3-заботкиной и младшая сестра Марата Антоновича Твеленева…

— А родственников по линии бабушки у нее нет? — Трусс задал свой вопрос, не открывая глаз и не отделяя головы от стенки. — Ты собрал нас в столь необычный час, чтобы поделиться знанием ее родословной?

— Нет, нет, — спохватился Мерин, — п-п-просто я договорился с ней лично, она сказала: «Жду, приезжайте», а, к-когда через пол-часа приехал, ее дома не оказалось, кто-то ее увез, и вот сегодня я узнал, мне ее дочь п-п-позвонила, она ей п-позвонила… Тоша, то есть Антонина п-п-озвонила, я просил ее п-позвонить, п-позвонила и сказала…

Трусс оторвал голову от стены и широко раскрыл глаза:

— Ты что, бредишь? Кто кому позвонил?

— Тьфу, господи, да неважно кто кому п-п-позвонил, просто я узнал, что она будет дома в девять…

— Кто?

— Надежда Антоновна. Надежда Антоновна Заботкина будет дома в девять часов, и я решил п-п-оехать без звонка, мы ведь накануне договаривались о встрече, и я побоялся, что она мне откажет на этот раз…

— Кто?

— Надежда Антоновна.

— Почему?

— А почему мы договорились, а она уехала?

— Ты у меня спрашиваешь?

— У вас.

— Не знаю. Может, ты ей намекал на что-нибудь скабрезное?

— Анатолий Борисович, ни на что я, как вы сами п-понимаете, не намекал…

— Почему ты так думаешь?

— Как?

— Что я сам понимаю, что ты не намекал?

Первым решил втиснуться в диалог Ярослав Яшин:

— Ребята, вы нас извините: мы с Ваней вам не мешаем?

Трусс оживился:

— Не только не мешаете, но обязаны помочь: сегодня без третьей нам не разобраться, так что давай, Ваня, через круглосуточный, Мерин не может, так как, по-моему, немного не в себе, я не могу, как старший по званию, Ярослав Ягударович просто не может и все, так что кроме тебя некому, а разобраться, кто кому звонил и какие говорил скабрезности, надо. — Он достал из кармана крупную купюру, протянул Каждому. — Я сегодня получил взятку от подследственного — угощаю. Кстати, там по одной не дают, две возьми.

Когда за Иваном закрылась дверь, Анатолий Борисович подставил свой стул поближе к Мерину и сказал совсем уж каким-то паточным тоном:

— Да не тушуйся ты так, Севка, мы ж не первый день знакомы. Скажи мне: «Толик!», я скажу:

«Что?», а ты скажи: «Положи прибор на столик», и мы будем квиты. Просто надраться захотелось, есть не сильно приятный повод. Не бери в сознание. Давай, давай дальше. Встретились с этой Заботкиной?

— Встретились, но б-бесполезно: она какая-то запуганная — ничего не говорит. «Серебро вас просили спрятать?» — «Нет». — «На машине увозили?» — «Нет». — «Где сутки находились?» — «Не помню». — «Почему со мной не встретились, как договаривались?» — «Не помню». Бесполезный разговор.