Ничто не вечно. Так обстоит дело везде, но здесь, в Шотландии, эта истина ощущается особенно остро. Я иду, зарываясь лицом в воротник куртки, и вспоминаю, как в Афинах быстротечность жизни задушила гений. Все понятно. Мы более всего способны на творчество, когда сталкиваемся с ограничениями. Время же – высший ограничитель.

Однако хитроумные шотландцы и здесь нашли обходной путь. Дэвид Юм, видный представитель философской школы под названием эмпиризм, произнес знаменитые слова: не надо думать, что все люди должны умереть, лишь на том основании, что доселе все люди умирали. Когда его друг Адам Смит в 1790 г. лежал на смертном ложе, он тихо сказал присутствующим: «Думаю, мы должны перенести нашу встречу в другое место».

В определенном смысле так и произошло. Можно сказать, что шотландское Просвещение не закончилось – оно лишь сменило место. Шотландские идеи достигли самых отдаленных берегов, включая юные Соединенные Штаты. Но вот неожиданность: нигде они не расцвели так пышно, как в Индостане, многолюдном и малярийном городе, который некоторое время светил миру.

– Возможность совпадения здесь выше, чем где-либо еще.

Эти слова повисают в тяжелом воздухе, смешиваясь со звоном бокалов, тихими смешками со стороны соседнего столика и дальним гулом Саддер-стрит, и надолго остаются в моем сознании, подобно незваному гостю. Возможность – совпадения – здесь выше – чем где-либо еще. Звучит дико. Но в ходе своих поездок я уже понял: к подобной бессмыслице лучше отнестись всерьез. Мало ли что бывает на свете.

Эту потенциальную бессмыслицу высказал румяный, жизнерадостный и вечно безденежный ирландский фотограф, известный под инициалами Т. П. Калькутта стала ему вторым домом, куда он возвращается снова и снова – год за годом, десятилетие за десятилетием. Калькутта – город непростой во всех смыслах слова, но это ничуть не смущает Т. П. Совпадение – штука драгоценная. Такими вещами не разбрасываются.

Мы сидим в пивном саду отеля Fairlawn, который и сам стал результатом случая. Британский офицер, армянская невеста и город на краю умирающей империи – все эти разрозненные с виду факты, сойдясь, породили Fairlawn. Отель существует с 1930-х гг. и, если не считать плохого Wi-Fi и капризной вентиляции, почти не изменился с тех пор. В нем многое напоминает о колониальном периоде. Можно подумать, англичане все еще правят Индией. В вестибюле, где есть всего несколько плетеных стульев и стол с мятыми газетами, посетителей приветствуют фотографии принца Уильяма и Кейт Миддлтон и многочисленные сувениры на тему королевского семейства. Однако сюда не приходят ностальгировать. Сюда приходят попить пиво. Подается же оно в зеленом саду. Со своими дешевыми пластиковыми столами и приятно безразличными официантами кафе дает возможность передохнуть от шума и гама, чье царство начинается всего в нескольких метрах отсюда.

Подобно всем замечательным местам, Fairlawn – перекресток и нейтральная территория, где ненадолго сходятся миры. Здесь можно встретить и честных волонтеров из «Дома умирающих» матери Терезы, и местных жителей на отдыхе после долгого дня в офисе, и экономных пеших туристов, и обеспеченных путешественников, привыкших к иным условиям. А еще есть новички с расширившимися от ужаса глазами. Они переживают шок, в который туриста может повергнуть лишь Индия.

Да, Калькутта, киплинговский «город страшной ночи», может огорошить. И была такой всегда. Что там новички! Даже людям бывалым, вроде меня, которые в Индии далеко не впервые, здешние места могут нанести чувствительный удар по нервам и желудку. Впрочем, для творчества тут больше плюсов. Творческие прорывы почти всегда требуют энергичного стимула – некой внешней силы, которая подстегнула бы организм.

Калькутта поныне обеспечивает Т. П. встряску. Он рассказывает об этом мне, смакуя Kingfisher и рассуждая о «возможности совпадения». Я вежливо внимаю, но мысленно спрашиваю себя: не сказывается ли на кельтской голове Т. П. предмуссонное удушье – этот «гнилой» сезон, по выражению местных жителей? Разве совпадение не является случайностью по определению? А значит, разве его возможность в Калькутте не столь же велика, сколь в любом ином месте?

Когда я дипломатически намекаю собеседнику, что он слегка слетел со своих ирландских катушек, он показывает мне пару фотографий: собака, удивительным образом балансирующая на штабеле консервных банок; комната, где неожиданно сошлись символы трех великих религий Индии – христианства, ислама и индуизма, словно их свела «невидимая рука» Адама Смита. Удача фотографа обусловлена его умением поймать совпадение. Таков дар Т. П.: заметить неожиданные сочетания, которые образуют разные грани нашего мира. Фотографии получаются не только красивые, но и очень глубокие.

На следующий вечер, все еще в Fairlawn и опять-таки за Kingfisher, я размышляю о совпадении и его близких родственниках – произвольности и хаосе, а также о том, какую роль они могут играть не только в фотографии, но и во всех творческих затеях вообще. Ведь я искал логическую и эмпирическую основу творческих мест – своего рода формулу. Не упустил ли я из виду случай как важную составляющую?

Слово «шанс» восходит, через старофранцузский язык, к латинскому глаголу cadere («падать»). Что может быть естественнее, чем, скажем, упасть яблоку с дерева? Гравитация берет свое. Может, гении лишь тоньше нас настроены на эту истину? Вдруг им (и местам, которые они населяют) просто повезло?

Это не так абсурдно, как кажется. Психолог Михай Чиксентмихайи опросил сотни очень творческих людей, включая нескольких нобелевских лауреатов: чем они объясняют свой успех? Сплошь и рядом звучало: везением. «Почти все говорят, что они оказались в нужном месте и в нужное время», – заключает Чиксентмихайи. Я вспоминаю слова, услышанные от Дина Симонтона в Калифорнии. Гении, сказал он, хорошо умеют «ловить случай». Когда он это произнес, я впечатлился не больше, чем россказнями Т. П. о совпадениях. Сейчас я осознаю, что Симонтон, как обычно, был в чем-то прав.

Если какое-то место и может пролить свет на взаимосвязь случая и гения, – так это «город чудовищный, изумляющий и многолюдный», как сказал великий режиссер Сатьяджит Рай о своей родной Калькутте – городе радости, городе неудач и новых попыток и – на краткий (но славный) миг – городе гения.

Надо признать, что в наши дни Калькутта нечасто ассоциируется с гениальностью. Она стала символом убогой нищеты и бездарного управления, символом третьего мира. Однако еще не столь давно она была иной.

Приблизительно между 1840 и 1920 гг. Калькутта входила в число интеллектуальных столиц мира. Она пережила великий расцвет искусства и литературы, науки и религии. Этот город дал миру и нобелевского лауреата (первого в Азии), и лауреата премии «Оскар»[52], и литературу на стыке восточной и западной традиций (кстати, больше книг, чем в Калькутте, публиковалось только в Лондоне), и принципиально новый тип беседы (адда). И все это – лишь малая часть.