В Калькутте такой пестроты случайности было и остается вдоволь. Здесь нет ни двух одинаковых перекрестков, ни двух одинаковых дней. Когда молодой музыкант по имени Арка говорит мне, что в Калькутте ему нравится прежде всего то, что «хаос и безумие имеют свой ритм», он высказывает не только поэтическую, но и научную истину. Хаотической системе присущи границы и особая упорядоченность. Она не равнозначна анархии, то есть полному отсутствию цели и правил. Разница между хаосом и анархией подобна разнице между танцевальной группой и массовой дракой. В хаосе есть свой танец.

Неудивительно, что жители Калькутты вдохновляются хаосом и ищут его. Они открыто флиртуют со случайностью и совпадением и, без сомнения, от души согласятся со словами Эрика Юхана Стагнелиуса, шведского поэта XIX века: «Хаос – это сосед Бога».

Тагоры хорошо знали эту истину. Их суматошный дом напоминал центр художественного творчества, где регулярно ставились пьесы и проходили концерты. «Мы писали, мы пели, мы актерствовали, мы всячески проявляли себя», – вспоминал Тагор.

Однако в этом огромном здании обитало и одиночество. Отец Тагора, помещик и торговец, часто путешествовал, а возвращаясь домой, держался особняком. Это типично для биографии гениев: от одного из родителей (а то и от обоих) любви не дождешься. Гений растет, лишенный эмоционального комфорта, а потому так или иначе ищет компенсации. Как сказал Гор Видал, «ненависть к тому или иному родителю может сделать из человека Ивана Грозного или Хемингуэя; преданная же и любящая любовь сразу двух родителей может абсолютно уничтожить художника».

Я вхожу в комнату, ощущая босыми ногами холод мраморного пола, и передо мной предстают картины Тагора. Некоторые из них совсем простые, словно ребенок рисовал, другие сложны и вселяют беспокойство. Много портретов женщин в накидках с тревожным взором, устремленным вдаль. Вообще-то Тагор не собирался становиться художником. Он увлекся живописью случайно, в силу совпадения. И то, как это произошло, многое говорит о природе творчества.

Началось, как и все в его жизни, со стихов. Их легкость обманчива: в каждую строфу вложено множество пота. Вечно стремящийся к совершенству, он снова и снова вымарывал строки и даже целые страницы. Обдумывая точное слово, разрисовывал бумагу завитушками. Получались изящные орнаменты.

Однажды он показал свои завитушки другу, Виктории Окампо. Она взглянула на них и удивилась: «Что ж вы не рисуете?»

И тогда, в возрасте 67 лет, не имея художественной подготовки, он взялся за кисть и стал рисовать. В течение следующих 13 лет Тагор создал около 3000 рисунков и картин.

В связи с этим мне вспоминается джазист-ударник, описанный Оливером Саксом в книге «Человек, который принял жену за шляпу». Музыкант страдал синдромом Туретта. У него случались внезапные и неконтролируемые тики, создававшие во время игры сбои. Однако всякий раз, когда возникала такая «ошибка», он делал ее отправной точкой импровизации. Непосвященный слушатель слышал не ошибку, а яркий экспромт.

Этот джазист, как и Тагор со своими завитушками, удивлял сам себя, обеспечивал встряску сам себе. С точки зрения теории хаоса сбой в мелодии был чистой воды случайностью. Однако джазист умело превращал его в точку бифуркации. Представьте себе бурную реку: вода набегает на валун, после чего разделяется на два потока. Валун есть точка бифуркации, в которой турбулентная и хаотическая система делится на новые системы. Точки бифуркации выглядят как препятствия, но в реальности дают возможность «перевести стрелки». Все гении обладают этой способностью превращать случайное событие (даже ошибку) в возможность пойти новым и неожиданным путем. Здесь необходима, выражаясь языком психологов, когнитивная гибкость. А я бы сказал, что люди вроде этого джазиста отважны.

В соседней комнате я замечаю черно-белую фотографию: Тагор, со своей седой шевелюрой и бородой, стоит плечом к плечу со столь же косматым человеком. Напряженный взор Тагора устремлен прямо вперед. Второй мужчина выглядит раскованнее, а на его устах затаилась легкая усмешка. Это Альберт Эйнштейн.

Гиганты мысли встречались несколько раз: сначала в Берлине в 1926 г., затем в Нью-Йорке. До чего же странная пара! Тагор, «поэт с головой мыслителя», и Эйнштейн, «мыслитель с головой поэта», как сказал Дмитрий Марьянов, родственник Эйнштейна. Удивительная концентрация мысли образовалась в той комнате, «словно беседовали две планеты» (по выражению Марьянова).

Но эти планеты вращались по разным орбитам: гениям не удавалось найти общий язык. Как саркастически заметил философ Исайя Берлин, их встреча стала «полной не-встречей умов».

Речь зашла о природе реальности. Тагор заявил, что наш мир относителен и его реальность обусловлена нашим сознанием. Эйнштейн возразил:

– Если людей вдруг не станет, сделается ли Аполлон Бельведерский менее прекрасным?

– Да! – Ибо наш мир есть человеческий мир.

– Я согласен с концепцией красоты, но не с концепцией истины.

– А почему нет? – парировал Тагор. – Истина реализуется через людей.

Повисло молчание. Потом Эйнштейн, этот строгий ученый, произнес чуть слышным шепотом:

– Я не могу доказать правильность своей концепции, но это – моя религия.

Стоит ли удивляться, что они не нашли общий язык? Не думаю. Вспомним, какими колкостями обменивались Микеланджело и Леонардо, словно обидчивые подростки. Вопреки избитому клише, великие умы не мыслят одинаково. В противном случае цивилизация не достигла бы прогресса.

А тот факт, что Тагор познакомился с Эйнштейном в ходе своих путешествий, неудивителен. Тагору не сиделось на месте. Однажды он сказал, что так много ездит по свету, чтобы «правильно видеть». И все же он снова и снова возвращался в Калькутту.

Это легко понять. Неоднозначность способствует творчеству – а можно ли найти более неоднозначный город, чем Калькутта, в такой стране, как Индия? И Тагор не сторонился этой двойственности – он радовался ей. Он находил радость в неожиданностях и противоречиях, а более всего, замечает писатель Амит Чаудхури, был «пленен совпадением».

Когда я читаю эти слова, мне сразу вспоминаются рассуждения Т. П. о «возможности совпадения». Что именно он имел в виду? И какое отношение имеет совпадение к гениальности?

Проведите следующий эксперимент. Налейте немного воды на очень гладкий поднос. Видите, как она собирается в узоры – сложные и подчас прекрасные? Дело в том, что на нее действуют разнообразные силы (в частности, гравитация и трение), нередко вступающие друг с другом в конфликт (гравитация хочет, чтобы вода растеклась по подносу тонкой пленкой, а трение хочет собрать воду в компактные шарики). Сколько бы вы ни повторяли данный опыт, вы будете получать разные результаты. И не потому, что процесс случаен (это не так!), а потому, что выявить взаимодействие тончайших вариаций исключительно сложно. «Крошечные случайности – такие, как мельчайшие пылинки и незримые шероховатости в поверхности подноса, – усиливаются положительной обратной связью и разрастаются в серьезные различия», – объясняет Митчелл Уолдроп в своей книге «Сложность».