Я молча киваю. Он оставляет мою руку и медленно толкает дверь вместо меня. Он входит в комнату, не ожидая, пока я пройду первой.

Стены сочатся сыростью, дышат муссоном. Свет из коридора причудливыми тенями пляшет на выщербленном полу. Вентилятор прогоняет запахи, лица забытых клиентов. Француз, повернувшись ко мне спиной, останавливается посреди комнаты. Его мокрая майка прилипла к плечам, очерчивая позвоночник.

— Не очень-то здесь светло, — вздыхает он, оборачиваясь ко мне. — Но сойдет.

Мои ноги подламываются от желания и страха. Я стараюсь вспомнить вчерашнюю ночь с Юкио. Стараюсь преисполниться уверенности, которая толкнула меня в его объятия. Отрешиться от своего неуклюжего тела, от неловких жестов, стать другим человеком. Докмай. Стать Докмай.

Но голубые глаза фаранга парализуют меня, я застываю на пороге, в голове шумит, я дрожу. Тогда он ставит чемоданчик, медленно идет ко мне и берет в свои пылающие ладони мои ледяные, влажные руки:

— Идем.

Одно слово, сказанное шепотом, вызывает у меня озноб. Он привлекает меня к себе, но не прижимает, мое тело едва касается его. Он закрывает дверь и ведет меня к бамбуковому диванчику, кладет мне руку на плечо и сажает меня. Его скрывает темнота.

— Ложись, — шепчет мне белый гигант.

Я повинуюсь. Вытягиваю руки вдоль тела, прижимаю ладони к бамбуковой поверхности. Я уже думаю о неизгладимых следах, которые оставлю на ней. О многочисленных следах. Француз отходит от меня, меня убаюкивают песнь небес, скрип вентилятора, тишина, столь редко опускающаяся на норы.

Неожиданно я слышу щелканье замков. Щелканье открывающихся замков. Я приподнимаюсь и вижу голого по пояс фаранга, склонившегося над своим чемоданчиком. Он роется в нем, перебирая металлические предметы. Словно врач, который ищет стетоскоп в походной аптечке. Я заинтересованно вытягиваю шею. Он выкладывает из чемоданчика множество приспособлений, которые я, прищурив глаза, узнаю. Кисточки, три прямоугольные коробочки с тенями, сияющие, как звезды, флакончики и ватные шарики. Арсенал для накладывания грима.

— Ляг прямо, — бросает он тихо, не глядя на меня.

Я заворожена изяществом, с которым он манипулирует своими инструментами, я жду, пока он распрямится, и выполняю его приказ. Он становится на колени и расстилает на диванчике чистое полотенце, выделяющееся своей снежной белизной на фоне убогой обстановки норы. Затем, все с той же грацией, он раскладывает на нем коробочки и флакончики, сияющие восхитительным разнообразием красок. Очень довольный, он идет к раковине вымыть руки. Он возвращается ко мне с радостной улыбкой на губах.

— Начнем? — спрашивает он совсем тихо.

Полная страха, я молча киваю.

— Закрой глаза, — приказывает он, проводя рукой по моему лицу и опуская мне веки.

Белый человек лишил меня зрения и пробудил бурю ощущений, которые бушевали во мне до самого рассвета.

Подушечки его пальцев сначала покрыли мне кожу вихрем линий холодного крема. Затем они начали ласкать мне веки, заставляя их дрожать от наслаждения. Одна кисточка щекотала брови, другая прикасалась ко лбу, рисуя странные кривые. Пальцы ощупывали щеки, словно ища там сокровища, лепестками роз касались скул.

В ту ночь фаранг заставил мою душу танцевать на поверхности лица под мерный скрип вентилятора. А потом под учащающиеся вздохи наслаждений из соседнего бокса.

На заре, когда розовые лучи солнца достигли окошечка в коридоре, я уснула под ласками гиганта с золотыми пальцами.

Ноябрь 2006 года

Человек оставался у дома своего палача всю ночь, до первых лучей солнца, просочившихся сквозь сито дождя.

Ни тигр, ни женщина со сладким ароматом не показались на пороге.

И он решил идти домой. Он будет спать, пока длится день, а потом, когда ночь укроет город своим плащом, вернется нести караул под жестяной крышей. Он решительно вылезает из лужи, образовавшейся на тротуаре, и уходит, торопясь укрыться от гнева небес. Бульвары превратились в кхлонги, машины — в смешные лодочки, некоторые дома — в плавучие острова. На столицу словно обрушилось стихийное бедствие, похожее на то, что погубило человека в маске.

Слишком сильный дождь, слишком хрупкая девочка. Скорбь и уныние.

Когда он поворачивает на свою сои, вода доходит ему практически до колен, она заливает ему ступни, забавляясь, приклеивает шлепки к асфальту. Жесть стонет и истекает влагой, впадая в агонию. Крыши плачут. Они пришли на смену тучам, решившим передохнуть несколько часов. Человек в маске спрашивает себя, защищают ли кровли людей от потоков обрушивающейся на них воды. Вот он уже перед своим домом. Металлическая дверь полуоткрыта, именно так, как он ее оставил. Он двумя руками распахивает ее, торопясь найти убежище в подъезде. Не признаваясь в том самому себе, он надеется увидеть Льом, лежащую на ступеньках, беззащитную, ожидающую, что он наполнит ее пустой взгляд жизнью. Он надеется увидеть ее в отчаянии. Потому что это сделает его нужным. Потому что это даст ему силы бежать, петлять по улицам, дышать свежим воздухом, увлекая ее своим примером.

Он поднимает голову, его встречает лишь грязное болото с тучей висящих над ним насекомых.

— А ты на что надеялся, старина? — вздыхает он, поднимаясь по ступенькам.

Человек в маске возвращается к своим старым привычкам. Он разговаривает сам с собой, бранит себя, дает себе прозвища, он слушает звук своего голоса, чтобы чувствовать себя не таким одиноким.

Уже почти у двери он слышит какой-то шорох сверху, никак не связанный с шумом дождя на улице. Этот шорох издает живое, движущееся существо, легкое и нежное, как ветер.

— Льом?

Это она. Она стоит перед ним босая, с черными от грязи ногами.

Она выглядит так же, как и ровно неделю тому назад. Пугало со спутанными, слипшимися волосами, в слишком большой мокрой рубашке, с мертвенно-бледным лицом, со слабым шатающимся телом, которое она прижимает к стене, потому что ей слишком тяжело нести его. Только взгляд ее изменился. Ее глаза горят и отражают свет, как глаза слепых, они полны голубых, идущих изнутри отблесков. Отблесков белого облака, на которое она взобралась, чтобы увидеть мир сверху.

— Мне… мне очень жаль, — с трудом выговаривает она, глядя на него сверху вниз.

Человек в маске качает головой. Он не хочет ее извинений. Он хочет, чтобы она вернулась.

— Льом!.. — восклицает он. Не то мольба, не то приказ.

Девочка начинает спускаться по лестнице, волоча ноги. Перед последней ступенькой теряет равновесие и качается, как канатоходец. Человек в маске приближается к ней. Если она упадет, он поймает ее. Если она оступится, он не даст ей покатиться вниз. Он открывает объятия, чувствуя в себе силу гигантов, держащих на плечах храмы.