Но едва она собирается сделать шаг вниз, как судорога проходит по ее лицу, ее тело застывает и отшатывается назад. Рот приоткрывается, испуская бульканье, быстро переходящее в чудовищный гогот. Он сотрясает все ее тело. Танцуя на улице, она смеялась совсем не так. Сейчас она икает, задыхается, и ее хохот полон насмешки. Только теперь она заметила, как нелеп деревянный клоун. Облако извратило ее восприятие вещей, сделало окружающий мир уродливым и гротескным. Ее смех катится по лестнице, заставляя маску дрожать, делая ее особенно тяжелой, доставляющей человеку особенно страшные муки. Он ждет, когда девочка успокоится, когда прекратятся глупые судороги, когда закончится ее зловещая пляска на лестнице.

Но она продолжает и продолжает смеяться, не останавливаясь. Не в силах вынести это зрелище, он уходит, не мешая ей больше танцевать со своими демонами. Дрожащей рукой достает ключ, открывает замок и захлопывает за собой дверь. Он включает кран на полную мощность, пытаясь утопить в воде свой ужас, но всхлипывания девочки еще долго доносятся до него.

Льом затихла не скоро. Потом ее голос умолк, и снова пошел дождь. Человек без сил рухнул на циновку. Он даже не снял свою маску, хотя она терзала ему кожу. Он устремил взгляд в потолок, он сосредоточился на звуках за дверью, на привычных шумах на лестнице. Вернулась ли она к себе, чтобы завершить свой танец на потерпевшем крушение корабле? Или осталась на воображаемой эстраде, на верхних ступеньках лестницы, тщетно ожидая аплодисментов?

Человек молча упрекает себя в том, что не устоял перед бурей ее хохота, в том, что ему не хватило терпения дождаться, пока девочка успокоится. Продолжая корить себя, он слышит два тихих, почти неразличимых из-за шума дождя, удара в дверь. Он вскакивает и бежит открывать. Не будь на нем маски, на его лице без лица была бы видна улыбка.

— А, Луанг Пи! — восклицает человек, стараясь скрыть разочарование. — Входи скорей. Ты весь промок.

Старый зонт не смог защитить бонзу от потоков дождя. Капли воды стекают по его запавшим от недоедания щекам. Чуть запотевшие очки прячут его спокойные глаза. Полы потемневшей от влаги оранжевой тоги прилипли к ногам и замедляют шаг.

— Она ушла? — спрашивает Пхра Джай так тихо, что грохот потопа на улице заглушает его слова. — Я видел, как кто-то выбежал из дома.

Человек в маске опускает голову. Он представляет, как девочка плывет по рекам, затопившим город, подставляет тело дождю, мечется по сои, как потерявший капитана корабль. Он уже видит, как она неподвижно лежит на тротуаре, раскинув тонкие руки, покрытые ранами от инъекций порошком, и терпеливо ждет спасительной смерти. И эта картина напоминает ему о другом теле, двадцать лет тому назад валявшемся на дороге.

— Нельзя допустить, чтобы она умерла… — говорит он со стоном.

Он вздрагивает оттого, что на его плечо ложится рука. Монах смотрит на него из-под запотевших очков с мирной улыбкой, успокаивающей любую бурю. Бонзе хорошо знаком страх смерти. Он много раз встречался с ним в нищих лачугах, которые имеет обыкновение посещать, видел его в глазах умирающих, спрашивавших, как им легче пройти через двери, ведущие в потусторонний мир… Он сталкивался с ним в своей собственной семье… И научился усмирять его.

— Мальчик мой, завари чаю, — говорит Пхра Джай и протягивает ему сумку с продуктами.

Человек в маске кивает, он приглашает монаха сесть и подождать, пока все будет готово. Он пытается сосредоточиться на обыденных, таких знакомых действиях. Взять кастрюлю. Наполнить ее водой. Зажечь плитку. Прогнать из языков пламени с голубоватыми контурами образ мертвой девочки.

— Тебе не помешало бы снять маску и помыться немного, пока греется вода, — советует Пхра Джай.

Человек скрывается за ширмой. Этот ритуал он всегда выполняет в одиночестве, не допуская к нему даже монаха. Он медленно отклеивает дерево маски от щек, от носа и чувствует, как оживает его кожа от притока влажного воздуха. Он гримасничает, чтобы кровь прилила к омертвевшему лицу, закрывает и открывает веки, заново учась быть человеком. Он аккуратно складывает завязки и переворачивает маску. Что-то новое появилось на ее безжизненной поверхности. Какая-то деталь привлекла его внимание. Какая-то морщинка рядом с отверстием для рта. Маленькая трещинка, длиной в два или три сантиметра, придает его искусственному лицу выражение отчаяния.

Заинтригованный, человек без лица медленно проводит пальцем по щербинке. Он чувствует края щели. Она похожа на шрам. Когда же он поранил маску? Когда задремал, прислонившись к стене, у дома палача? Маска стукнулась о бетон, а он даже и не заметил? Или муссон так сильно хлестал по ней потоками дождя, что оставил отметину? А может быть, это девочка с ее хохотом?

Человек качает головой.

Какая странная мысль!

Он кладет маску на пол и снимает промокшую одежду. Он смывает грязь со своего тела, накидывает саронг, потом заливает кипящей водой ароматные листья, и все это время его не оставляет мысль, что неизгладимый след на маске оставило его разбитое смехом девочки сердце.

Октябрь 1984 года

— Здравствуй, Пхон.

— Здравствуйте, сударь.

Я отвечаю, не оборачиваясь. Я хочу отодвинуть миг изумления, миг ужаса, миг допроса. Пока мне удавалось скрывать следы побоев так, что Джонс их не замечал. Но сегодня, разговаривая, я чувствую, как зубы задевают за раздувшиеся щеки, я ощущаю, как нависает отяжелевшее распухшее веко над глазом. Я знаю, что мое лицо изуродовано. И я ищу работу, я хватаю губку и протираю мраморную столешницу, чтобы спрятаться от взгляда хозяина.

Я боюсь нескромных вопросов, боюсь брани или, хуже того, увольнения. Чем больше я занимаюсь кухней, тем очевидней необходимость моего присутствия здесь. Если он прикажет мне повернуться, он поймет, что даже с обезображенным лицом и хромой ногой я могу быть полезен ему.

— Вчера ко мне заходил сосед-француз, — как ни в чем не бывало говорит Джонс, пододвигая стул. — Кажется, ты помог ему спустить шкаф со второго этажа?

— Господин Оливье пришел и попросил меня ему помочь, когда я убирал вашу спальню, и я не решился…

— Незачем оправдываться, ты правильно поступил. Он не пожалел похвал в твой адрес. Тебе удалось произвести на него сильное впечатление. И он хочет нанять тебя.

Я чувствую, как ускоряется течение крови в моем теле. Мне кажется, что я прямо слышу, как она мчится по жилам и, словно перевернувшийся водопад, поднимается к голове. Две минуты назад я боялся, что меня выгонят, и вот меня берут на работу, поздравляют, хвалят. Я весь горю незнакомым жаром, напоминающим волну, которая подхватывает меня во время объятий с кем-нибудь. И этот водоворот не тянет ко дну, а поднимает. Мне кажется, что я неуязвим, что я непобедим. Наверное, именно это называется… гордость?

— Ты слышал, что я сказал, Пхон?

— Да, сударь.