Мне также дали возможность ознакомиться с обстановкой и предполагаемым местом устранения префекта, обозначенный маршрут я прошел несколько раз. Помню, что план ликвидации мне не нравился: я видел в нем слишком много поводов для срыва.

Во-первых, к чему вообще понадобился этот корсиканский блудень[33]? Он мог повести себя непредсказуемо, и тогда результат затеи был бы обратным ожидаемому. Во-вторых, стрелять мне предстояло из полуавтоматической «беретты 1992F», хотя оптимальным видом оружия в данном случае она не являлась. Более того, я не имел права сбросить ствол на месте, а это, как вы понимаете, дополнительный риск. И в-третьих: фасад театра выходил на бульвар, его проезжую часть перекрыли под предлогом дорожных работ, хотя по тротуарам продолжали ходить люди. Делалось это для того, чтобы префект мог припарковать свою машину и войти в здание только со стороны улицы Генерала Леклера. Но если бы он прибыл на мероприятие не на собственном автомобиле, а на такси или на авто с личным водителем, то наверняка предпочел бы высадиться перед барьерным ограждением и пройтись до театра пешком, так и не оказавшись в нужном нам месте.

Но, видимо, привычки префекта были хорошо изучены, да и дело киллера — исполнять, а не оспаривать, поэтому спустя пять недель, а точнее, 16 августа около восьми часов вечера я оказался в подъезде дома номер семь по вышеупомянутой улице. Дом был старый, наполовину расселенный. Как и многие другие здания похожей постройки, он имел сквозной внутренний двор, выходивший в параллельный переулок. Апостолис Истрия ожидал меня снаружи, в нише соседнего подъезда. В тот момент, когда фигура префекта возникла в конце плохо освещенного пассажа, в моем кармане раздался короткий звонок — это был сигнал к действию. Ровно через тридцать секунд я вышел из укрытия и выстрелил в спину объекта. Тело его опрокинулось вперед и тяжело ударилось о землю. После «контрольного» мне оставалось лишь сбросить пиджак, на котором могли остаться брызги крови префекта, и уйти через сквозной двор.

Выскочив в переулок, я увидел женщину, торговавшую мороженым с переносного лотка. Покупателей возле нее не было, и завернутый в пакет ствол, как и планировалось, я незаметно «обменял» на порцию ванильного, после чего влился в толпу отдыхающих. Дама тут же снялась с места и исчезла.

Вот и вся история.

Истрия, видевший весь спектакль в подробностях, накинул мой пиджак и спокойно дождался приезда полиции.

Годом позднее всплыла и та самая «беретта», ее предъявила следствию какая-то сепаратистская группировка, взявшая на себя ответственность за организацию убийства, после чего мой дублер получил пожизненный срок без права на досрочное освобождение».

Родион свернул перечитанный в сотый раз фрагмент исповеди Трояна и в задумчивости уставился в окно вагона, за которым мелькали сельские пейзажи.

Все описываемые события казались ему абсурдными, но среди них проглядывало и рациональное зерно.

Та самая «беретта».

Она стала основным вещественным доказательством лишь потому, что уже была косвенно связана с именем подозреваемого. Это оружие было похищено за несколько месяцев до убийства префекта, и не у кого-нибудь, а у погибшего офицера. Националисты захватили полицейский участок в Бастии, взяли двоих заложников, один из которых при невыясненных обстоятельствах погиб. Тот факт, что Апостолис Истрия участвовал в этой акции, сразу сыграл против него. Баллистическая экспертиза с ходу установила, что выстрелы в префекта могли быть совершены как раз из «беретты 1992F», и когда пистолет был предъявлен сепаратистами в качестве доказательства, следователи ухватились за эту спасительную соломинку.

* * *

До Брюсселя, по счастью, было не более двух часов. Вагон плавно покачивался, постукивая колесами по стальным рельсам. Пассажиры занимались своими делами: кто-то читал, кто-то дремал, запрокинув голову на подголовник.

Родион же находился в заметном напряжении: то и дело доставал из портфеля документы, затем откладывал их в сторону, нервно поправлял свой пиджак и смахивал несуществующие крошки с зауженных по моде брюк. В голове он прокручивал сценарии неотвратимого разговора, к которому шел много лет.

Отыскав Эву по имени через социальную сеть для установления деловых контактов, он внимательно просмотрел всю ее профессиональную историю. Спустя год после их встречи Эва покинула Корсику и на короткое время обосновалась в Париже. Ее карьера развивалась поступательно — от ассистента до директора по кастингу. Последние восемь лет она жила в Бельгии, где возглавляла небольшое актерское агентство, отбирающее исполнителей второстепенных ролей для сериалов и театральных постановок. Арно, по данным Родиона, продолжал руководить театром на Корсике, но спустя некоторое время занятие это оставил, унаследовав винный бизнес отца. Франсис скончался в семьдесят четыре года от какого-то хронического заболевания.

С чего начнется их разговор?

С воспоминаний? С расспросов? С того, что он поначалу никак не мог оправиться от постигшего его разочарования, а затем намеренно культивировал свое одиночество?..

Ей, пожалуй, это будет неинтересно.

Да и ехал он не за этим. В его глазах Эва была ценным источником информации, человеком, косвенно причастным к убийству и хорошо о нем осведомленным. Он понимал, что, сунься он к ней с подобным разговором еще пару лет назад, беседа по душам вряд ли бы состоялась. Но теперь срок давности истек, Эва ничем не рисковала, и Родион искренне рассчитывал на ее участие. Он собирался предъявить ей неоспоримые факты, которые должны были ее разговорить. Даже если Эва не располагала никакими уликами, ее версия произошедшего или пара новых имен могли бы помочь расследованию.

Созерцая беспечное небо в мелких перьях облаков и однообразную ухоженность пейзажа франко-бельгийской границы, Родион пытался выработать тактику поведения. Обычно, основываясь на предварительных данных о характере человека, с которым ему предстояло встречаться, он либо играл роль хорошо осведомленного профессионала, и тогда вел себя слегка надменно и нахраписто, либо строил из себя простака, задающего бесхитростные вопросы, которые ослабляли бдительность собеседника и незаметно подводили его к самому главному.

Но с Эвой все эти уловки были ни к чему.

Она всегда была проницательна, перед ней он был бессилен. Значит, единственное его преимущество — в фактах, сухих и беспощадных, которые возьмут ее за живое и хорошенько встряхнут.

Лишь бы не дать слабину, не дрогнуть при виде ее лица, при звуке голоса, от которого когда-то учащался пульс и срывалось в пропасть сердце…

«Все это мальчишеский вздор», — сердито одернул себя Родион.

Он отмахал эти триста километров не для того, чтобы предаваться юношеским воспоминаниям!

Он хочет услышать, кто и как заставил человека признаться в не совершенном им преступлении, понять, отчего успешный парижский адвокат, ставший много лет назад министром внутренних дел Франции, а ныне уже возглавляющий правительство, решил проигнорировать ключевой принцип уголовного делопроизводства. Наплевав на презумпцию невиновности, Готье публично назвал подозреваемого преступником задолго до окончания слушания дела в суде.