Я немедленно озяб в одном свитере на высоте восьмисот метров над уровнем моря и проснулся от холода, не досмотрев сна… В яви же набежавшие после посадки горцы мео, производители лучшего в мире опиума, полдня возбужденно галдели, заглядывая под хвостовое оперение «Цессны». Споры шли насчет пола прилетевшей птицы, и, если она самочка «пху сао», то несет ли яйца… Я немного понимал их язык.

Понимал я и язык, на котором переговаривались под балконом моего номера какие-то люди. Три этажа — не расстояние. Я услышал, как вчерашняя блондинка на повышенных тонах спросила:

— Гоша! Да Гошка же! Ты лампы-то хоть назад законтачил?

— Спокуха, киса, — откликнулся Гоша. — С огоньками нормалек. Жди к вечеру…

Я посмотрел на свои «Раймон Вэйл». В февральской Чехии светало раньше чем в Москве. Стрелки едва добрались до девяти утра. От места предстоящего контакта с Цтибором Бервидой или его человеком меня отделяли двадцать километров.

Блондиночка внизу, видимо, мыла стеклянные двери. В утренней тишине я слышал шарканье щетки, сопровождаемое машинальными повторами, будто заело патефон, одних и тех же напевных слов: «Ползи, пехота, через войны! Встречай, жена, встречай, конвой… Ползи, пехота, через войны…»

В интересное место, оказывается, завезли меня на автобусе. Я вспомнил, как Цтибор расспрашивал, откуда я звоню и говорил ли с шофером по-русски в Рузине. Знает, выходит, эту гостиницу?

Номер я покинул насовсем — с расчетом после завтрака, который, как я надеялся, входил в оплату за постой, уехать прямиком в Прагу. Заодно хотелось поближе взглянуть на постояльцев из края родных осин, если они, конечно, пользуются завтраками, включенными в стоимость номеров.

В пустом ресторане я увидел блоки французских сигарет «Голуаз», в изобилии сложенные на полке у бара. Сигнальный флажок искать не требовалось. Цтибор Бервида, конечно, знал, какой я смогу купить в этом месте.

3

Такси оказалось «Жигулями», к которым пришлось перелезать на шоссе через красно-белую металлическую жердину, вроде тех, которыми обставляют загон для скотины. Видимо, я пошел от гостиницы неположенной дорогой. Меня привлекли остатки травки, припорошенные снежком. Я немного потоптался на ней, подстерегая машину…

По утрам, даже пасмурным, как теперь, мне всегда хотелось оказаться там, где меня ждала бы необходимость действовать, хотя я сознаю, что стал медлительнее и вступаю в возраст, в котором время не только деньги, но и ещё какая-то, не известная мне доселе ценность. Я теперь тратил его с расчетом и велел отвезти себя (Роб Хампфрейс предупредил — в старую Прагу автомобили не пускают) куда-нибудь поближе к центру, потом на набережную Влтавы и под стены Вышеградского замка.

Водитель, унюхавший иностранца, заговорил по-немецки, которого я не знаю, и мы сошлись на английском, которого не знал он. Я крутанул пальцем на плане города вокруг Карлова моста, потом ткнул на циферблате «Раймон Вэйл» в цифру «11» и показал бумажку с обозначением «Жидовского Гржбитова». Таксист сказал «йес», «данке шен» и «о-кей» и перьевой ручкой приписал на бумажке длинное число с нулями. Я поделил его пополам, напирая на слово «кроны», он, сокрушенно помотав головой, повторил набор звуков и с соблюдением лимита скорости и рядности покатил в столицу.

Чехи, вне сомнения, расчетливо поступили, когда сдали без боя Прагу вермахту в тридцать девятом, пригласили в сорок пятом власовцев, затем, передав их на расстрел СМЕРШу, доверились Советской Армии и позже приструнили собственных носителей идей социалистического переустройства городов. Прага настолько прекрасна, что я накрыл бы её паранджой от ревности.

…Цтибор или его посланец подкатил к заправочной станции минуту в минуту на «Опеле Асконе» никакого цвета, открыл заднюю дверцу и окликнул:

— Шемякин!

Запомнить дорогу я не пытался. Города я не знал и привязывать к каким-то деталям ориентировку, конечно, не мог. Приметил только, что в виду двух крытых зеленой жестью белых башен костела на развилке в предместье справа промелькнул указатель «Млада Болеслав». За костелом водитель свернул вправо на узкую улицу с глухими заборами по обе стороны, уперся радиатором в зеленые ворота под номером «18» и, ткнув перед собой бруском дистанционного управления, развел автоматические створки на поршневых штангах.

Он вышел из-за руля. Створки сошлись, в гараже стемнело, и сенсорный автомат врубил электричество.

Человек сказал:

— Я Цтибор Бервида.

Маленького росточка, квадратный, смазанное одутловатостью лицо, неопределенного цвета волосы, живые темные глаза.

— Сюда проходите, — услышал я из-за спины.

В дверце над тремя цементными ступенями я, развернувшись, увидел улыбающегося определенно вставной челюстью, настолько безупречными казались зубы, седого господина с бритым лицом, в овчинной жилетке поверх свитера и вельветовых штанах, заправленных в вязаные чулки, вшитые в кожаные галоши. Он держал — не опираясь, скорее как трость — щегольскую палку с пожелтевшим набалдашником. Издалека было видно — из слоновой кости. Дерни, и вытащишь шпажку, а вероятнее всего, пробку от полости со шнапсом или что тут пьют кроме пива? Древний причиндал впечатлял.

Антикварный Джеймс Бонд сделал приглашающий жест, и, когда я поднялся по ступеням, представился на английском:

— Праус Камерон, детектив и ресторатор по совместительству.

— Бэзил Шемякин, частный детектив и без совместительства, — пришлось ответить.

Других, более конкретных разъяснений относительно своих личностей они давать не собирались. Вот что это значило.

— Праус, ведите Шемякина в гостиную, не стойте на сквозняке, — сказал Цтибор, поднимая капот «Опеля Аксоны». По-английски, как и по-русски, он тоже говорил без идентифицирующего акцента. Видимо, логово принадлежало ему, поскольку он и распоряжался.

Под конвоем Камерона, который из-за моей спины подавал команды, куда поворачивать и куда идти, я миновал вылизанную до состояния выставочного образца кухню, прошелся по выделанной коровьей шкуре, разостланной на девственной чистоты площадке, от которой на антресоль поднималась дубовая лестница, и вступил в гостиную. Набалдашник слоновой кости обозначил для меня кресло.

Было на что посмотреть!

Я порадовался, что не забыл навести блеск на ботинки перед выходом. С их подошв слегка натекало на бежевый ковровый пол, а полы моего плаща, который мне не предложили снять, казались тряпками на кремовой обивке комфортного гнезда, в которое я поместил свой зад. Других кресел не имелось. Напротив меня полукруглый диван, тоже кремовый, плавно огибал шестигранный столик с толстой стеклянной столешницей. Надо было полагать, Цтибор и Праус усядутся на диван и примутся всматриваться в мое мужественное лицо, озаренное светом из двух больших окон, полускрытых шторами, опять-таки, разумеется, кремовыми.

Так и получилось, когда явился Бервида.

Но сначала он сдвинул кремовый экран, за которым оказался камин, полыхавший почти что кремовым пламенем. Слегка шипевший газ обволакивал огнеупорные поленья, свинченные в форме индейского вигвамчика.