Бену было нестерпимо думать о том, что Сара Энн будет лишена чего-то. Особенно — материнской любви. А девочке необходима мать — это видно хотя бы по тому, как она привязалась к Элизабет.

Но встретится ли в жизни Бена такая женщина, которой он сможет поверить — безоговорочно, до конца? И будет ли он нужен такой женщине?

Клэр. Его возлюбленная, которая сбежала с другим, когда узнала о том, что Бен может остаться калекой на всю жизнь. Клэр, которая клялась Бену в вечной любви, когда он уезжал на войну — молодой, красивый, в ладно сидящем на нем капитанском мундире. И каким бледным, растерянным было ее лицо, когда она увидела его в госпитале — раненого, лежащего в лихорадке, со слипшимися от пота волосами, с искусанными в кровь от нестерпимой боли губами… Нет, оставила она его не сразу. Прощальное письмо он получил от нее какое-то время спустя.

Ногу он сумел сохранить — отказавшись от ампутации, пройдя сквозь адскую боль и страдание. Из госпиталя Бен вышел хромым калекой, но не это было главным. Искалеченной оказалась его душа, в которой не сохранилось способности верить в женскую любовь и искренность. Первым лучиком пробуждения стала для него Мери Мэй. Но и она вскоре покинула Бена — и этот бренный мир.

А теперь — Элизабет. Но ведь она не скрывает своей заинтересованности в будущем Калхолма. Так неужели он будет настолько глуп, что позволит женщине еще раз обвести себя вокруг пальца? И что же он будет за отец, если заставит Сару Энн пережить новую потерю и новое разочарование?

Они подошли к остаткам замковой стены, и Элизабет отпустила руку Сары Энн, чтобы пройти вперед — указать проход между массивными каменными глыбами.

— Когда-то здесь были ворота, а это была внешняя стена замка, — пояснила она. — Тут до сих пор можно найти пушечные ядра, которыми обстреливали замок.

Сара Энн изумленно рассматривала руины. Бен понимал ее. Он и сам, будучи мальчишкой, обожал всевозможные развалины, особенно такие, где можно было увидеть следы давних сражений.

Сара Энн двинулась вперед, и Бен последовал за нею. Но Элизабет удержала их.

— Осторожнее. Здесь много старых колодцев и подвалов, — сказала она, указывая на выемки в земле.

Сара Энн потащила Бена вперед. Элизабет шла рядом. Совсем рядом. Он чувствовал аромат ее духов, запах волос, и ему вновь безумно захотелось обнять эту женщину. Он сделал над собой усилие и перевел взгляд на Сару Энн.

Нога Бена понемногу давала о себе знать — как всегда при долгой ходьбе или резкой перемене погоды. Сара Энн ринулась вперед, выдернув свою руку из ладони Бена. Когда он нагнал девочку, нога совершенно отказалась служить и Бен начал заваливаться на бок. Он судорожно взмахнул рукой и вцепился ею в Элизабет.

Она не удержала равновесия и вместе с Беном упала на землю. Он оказался внизу, а Элизабет с удивленным возгласом припечатала его сверху.

«О боже, нет! Только не это! — промелькнуло в голове Бена. — Сколько же можно падать на спину перед Элизабет? То в карете, то в холле, теперь вот здесь…»

— Проклятие! Это уже становится дурной привычкой, — пробормотал он.

Элизабет звонко прищелкнула языком и рассмеялась.

Ее лицо было совсем рядом. Она заглянула Бену в глаза и попыталась встать. Лучше бы она не пыталась. Бен застонал.

— Вы ранены? — замерла она.

— Ранена моя гордость, — ответил он.

— Ну, это не смертельно, — заметила Элизабет. — Вы, мужчины, слишком носитесь со своей гордостью.

— Звучит весьма цинично.

— Неужели? — наивным тоном спросила Элизабет и осторожно стала сползать с груди Бена.

— А что, женщины свободны от этого порока?

— От гордости? — Она уселась и элегантным движением поправила съехавшую на лицо шляпку.

— Да, — протянул Бен.

— О, слышу родной акцент. Вам следовало бы поучиться говорить по-шотландски.

— А вам следовало бы ответить на мой вопрос, — ехидно заметил он.

— А если мне не хочется? — лукаво улыбнулась Элизабет.

И тут Бен поймал на себе пристальный, ревнивый взгляд Сары Энн.

— Зачем вы занимаетесь этим? — спросила она.

— Чем? — в один голос воскликнули Бен и Элизабет.

— Лежите здесь.

Бен обменялся быстрым взглядом с Элизабет и тут же пожалел об этом. Веселье мгновенно уступило в нем место гневу — жаркому, неистовому. Элизабет первой опустила глаза. Затем легко поднялась на ноги и протянула Бену руку.

Он замешкался. Встать он смог бы и сам, но знал, что сделает это тяжело и неуклюже. Но если он примет ее помощь, то, чего доброго, утянет ее за собой, и они снова шлепнутся на землю.

— Я сильная, — сказала она, словно угадав его мысли. — И устою на ногах — если только меня не толкнут неожиданно.

Тогда он взял ее руку и поднялся.

— Я проголодалась, — неожиданно заявила Сара Энн.

Тут пришло время Бену и Элизабет вспомнить про корзинку. Она лежала здесь же, неподалеку, и все ее содержимое разлетелось в стороны, образовав на камнях живописный натюрморт. Да, конечно, Элизабет выронила ее, когда падала на Бена.

Они бросились спасать то, что можно еще было спасти. Фляжка с чаем уцелела, банка с джемом тоже. Хлеб и лепешки почти не пострадали. Безнадежно погибли лишь мясные пирожки.

— Сейчас все устроим, — сказала Элизабет и быстро направилась к развалинам церкви.

Бен, прихрамывая, пошел следом. Его гордость и в самом деле была задета. В последние пять лет он почти не обращал внимания на свою ногу, да она почти и не беспокоила его. Возможно, все дело было в том, что Бен почти не слезал с седла и очень мало ходил пешком. Однако последние недели заставили его всерьез вспомнить о своей ране. И теперь он уже не вправе забывать о ней — ведь от этого в определенной степени зависит и безопасность Сары Энн. А тут еще Элизабет узнала о том, что он калека…

«Калека…» Именно так назвала его Клэр в том последнем письме.

«Прости, но я не могу выйти замуж за калеку». Он ненавидел это слово и сражался с ним, как только мог. Может быть, он и шерифом-то стал прежде всего для того, чтобы доказать себе, что он — не калека. Кроме того, эта работа вернула ему чувство собственного достоинства и позволила заняться поисками самого себя. Что ж, месяц тому назад эти поиски, кажется, завершились.

— Бен? — Голос Элизабет прозвучал мягко, участливо.

Они подошли к входу в церковь. Сейчас это был просто зияющий проем в стене — ни ступеней, ни дверей… Бен вошел внутрь. От крыши сохранилось совсем немного. В дальнем конце разрушенного храма возвышался алтарь, выложенный из камня. Это было единственное свидетельство того, что некогда здесь происходили церковные службы.

А от настенной росписи не осталось ничего — ветер, дождь и время сделали свое дело.