И она пошла к себе. Внезапно она остановилась у одной из колонн, уставившись на неё, словно эта колонна внушила ей какую-то новую мысль или помогла облечь в соответствующую форму старую.

— Кому придёт в голову говорить о покушении на миропомазанника? — вопросила она холодный, мёртвый мрамор, и, словно прочла на нём ответ, продолжила свой монолог: — Какие-то неизвестные ворвались во дворец и убили его мать, только и всего. Король вне опасности, никто и не собирался покушаться на его жизнь… Да, именно так и не иначе. Завтра же я отправляюсь в Бургундию!

Итак, Бланка могла торжествовать. По совету Гёрена она укротила-таки двух непокорных феодалов, заставив их подписать брачные договоры. Однако помолвка — всего лишь церемония объявления женихом и невестой, и только, нарушить её ничего не стоило, как и клятву верности, которую вассал приносил сеньору. Правда, это грозило войной, но не к тому ли и стремились всегда Лузиньян с Моклерком, купленные английским монархом? Так чтó им новый мятеж, если брачный договор их заставили подписать с позиции силы?

Бланка понимала, что не за горами новая борьба, и это вносило в её душу смятение. Как всякой женщине, ей хотелось мира в своём королевстве. Скоро опять начнётся война с Плантагенетом, от этого не уйти, ибо Генриху III необходимо поддержать престиж королевской власти перед своими феодалами, а тут вражда с собственными вассалами. Одно утешение — её союзники. Фернан Фландрский, на которого она возлагала большие надежды, зорко следит за графом Булонским. Тот знает об этом, скрипит зубами от злости, но не смеет высунуть носа из своей норы: ему тотчас перекроют дорогу гарнизоны в Монтрей-сюр-Мер, Эдене, Теруане, Сен-Поле. Все эти города и крепости держат графы — вассалы Феррана. Север Франции, в отличие от центральных регионов, был не столь легкомыслен в отношении вассальных клятв.

Лузиньяна, вздумай он двинуть свои войска на Париж, встретят Анжу, Турень, Берри. Да он и не посмеет без союзников, к тому же не желая порывать дружбы с Тибо Шампанским: всё же де Ла Марш его уважал и, по правде говоря, побаивался. Нет, со стороны Ангулема ничто не грозит, и даже супруга Лузиньяна, бывшая королева Англии, похоже, смирилась и готова признать новую власть.

Угрозу представляет Бретань. Отец Моклерка — из королевского рода графов Дрё, мать — де Куси; целая орава родственников у мятежного Пьера из обоих родов к западу и северо-востоку от Парижа. Змеиный клубок… Совсем недавно кто-то дал этим принцам такое меткое название. Бланка стала вспоминать: кто? Вспомнила — сын. Она улыбнулась — он у неё истинный рыцарь! Как он вступился за неё там, на стенах Монлери! Настоящий герой, её маленький защитник! Он крикнул тогда де Куси, что не даст в обиду свою мать…

Подумав об этом, Бланка прослезилась. Она никому не позволит его обидеть! Она научит его управлять государством и противостоять алчным баронам…

— Снова ты за своё, королева, — послышался рядом голос Бильжо. — Часто плачешь. Понимаю, как тебе трудно. Что опять пришло на ум, какие нахлынули воспоминания?

— Воспоминания? — Слегка удивлённая, Бланка повернула голову. — Как ты догадался?

— Я давно научился читать по твоему лицу, как по книге. Ты думала о своём сыне.

— Да, Бильжо, ты, как всегда, прав. Но не только о нём, — о Франции. Мой свёкор не для того по крупицам собирал королевство, чтобы после его смерти оно досталось мятежным вассалам. И не для того я вышла замуж за его сына, чтобы спокойно наблюдать, как они, словно голодные псы, собираются рвать на части великую державу, доверенную ему отцом. Бог дал мне власть, сделав правительницей, и этим мечом в союзе с Церковью я буду отныне карать изменников. Самый опасный из них — Моклерк; не без этого коварного герцога его семейство устраивает против меня мятежи.

— Они не простят тебе своего поражения, — кивнул Бильжо. — Брачный договор шит белыми нитками.

— Знаю.

— Тебе надо отдохнуть: под глазами тени; придворные забыли, как ты улыбаешься. Хочешь, я позову фрейлин? Испанка Эстрелла споёт что-нибудь о твоей родине.

— Эстрелла из Опорто, что в Португалии. Ты никогда об этом не забывал. В последнее время ты стал немного рассеянным, иногда задумываешься. К тому есть причины?

Сложив руки на груди, Бильжо устремил взгляд в окно.

— Как её зовут? — догадалась Бланка.

— Агнесса.

— Шампанская? Так это она не даёт тебе покоя?

— Она много знает. Трудно идти по лезвию меча: не он убьёт, так свалишься в пропасть.

— Она помогла мне, и не раз. Ты познакомился с прекрасным человеком, друг мой.

— Они отомстят. Они обязательно отомстят, королева. Орудием своим они изберут женщину.

— Женщину?

— Их учили драться с равными себе.

— Но кто же, Бильжо? Ты кого-нибудь подозреваешь?

— В доме, где есть сыр, рано или поздно объявятся крысы. Но они есть и в других домах. Их укусы тебе причинят боль, тому же, против кого направлены, — смерть. Не доверяй Гуго Лузиньяну: тот, кто живёт с ведьмой, очень скоро сам становится похожим на неё. Следи за королевой-змеёй, она может укусить совсем неожиданно и не один раз.

Бланка задумалась. Холодком повеяло на неё от этих слов, будто перед ней стоял Даниил, предсказывая гибель Иудеи.

— Бургундия недалеко от Ла Марша, — продолжал Бильжо. — Объединившись, змеи могут натворить немало бед.

Бургундия… Казалось бы, герцогу не на что жаловаться, никто не ущемляет его прав, не отнимает земель. Этот вассал вне игры, ему хватает и своих забот.

— Пустяки, — махнула рукой Бланка. — Тебе показалось. А графиня де Боже под надёжной охраной своего супруга.

— А королева Франции?

— У меня есть ты, Бильжо. Это немало, если учесть, что ты один стоишь троих. Ступай за дамами, пусть придут. Я и в самом деле хочу отдохнуть и послушать «Песнь о моём Сиде»[36].

Бильжо вышел и вскоре вернулся. За ним вереницей семенили фрейлины, среди них вышивальщицы, музыкантши, певицы. Расположившись у окна, камина, комода, у стены, где стояла 12-струнная лира[37], и усевшись на подушки у самых ног королевы (вольность, дозволенная лишь фавориткам), фрейлины воззрились на королеву-мать, дожидаясь её пожелания. И смолкли, затрещав было по обыкновению, когда Эстрелла[38], уроженка Леона, проведя пальцами по струнам лиры, запела песню об испанском рыцаре, прославившемся своими подвигами во время Реконкисты.