- Правую или левую? - спросил Вячеслав Федорович безразлично, подавая жене старенькое, цвета увядающей сирени, пальтишко.

Катя не ответила.

И Алексею Михайловичу, который стоял в дверях, невидимый Кате, и случайно услышал этот короткий диалог, почудилось, что Катина фраза была обращена вовсе не к мужу - но тогда к кому? Может быть, она, не видя Алексея Михайловича и не догадываясь, что он ее слышит, обращалась тем не менее именно к нему, упрекая его в том, что он остался в живых, отделавшись всего лишь сломанной рукой, в то время как другой человек, куда более достойный и куда более важный для нее, Кати, остался один на даче, слишком рано закрыл заслонку печи и умер, отравившись угарным газом?

Вполне возможно, что Алексею Михайловичу только показалось. Возможно, ударение, сделанное Катей на слове он, ему почудилось - ведь не услышал же, не уловил его Катин муж. Но Алексей Михайлович почти уверен, что Катя именно это и хотела сказать. И могла бы сказать это прямо в глаза ему, Алексею Михайловичу, - при ее-то характере этого вполне можно от нее ожидать. И ему стало обидно. Как-то необычно сильно обидно. Словно его никогда в жизни еще так не обижали. Так сильно, а главное - так незаслуженно.

Он понимал - и всегда понимал, - что Алексей Иванович значил для Кати неизмеримо больше, чем он сам. Алексей Иванович был в первую очередь другом Кати, а уж во вторую - мужем Виктории. С Алексеем Михайловичем же всегда обстояло прямо наоборот. Прежде всего, он был любовником Виктории, потом приятелем Алексея Ивановича, и только поэтому - знакомым Кати. Даже и не приятелем, а просто знакомым. Приятелем ее друзей. Ну и в какой-то мере он был полезным человеком, поскольку много лет сопровождал Викторию и Катю в театр, в кино, в филармонию, подавал им шубы в фойе, покупал программки, приносил из буфета мороженое... Но это была слишком небольшая польза, и он был уверен, что без этой пользы Катя с легкостью могла бы обойтись. А без дружбы с Алексеем Ивановичем, видимо, не могла.

Понятно, думал по дороге домой Алексей Михайлович, что если бы умер я, а не Алексей Иванович, Катя сожалела бы обо мне гораздо меньше и вряд ли пришла бы на мои похороны, а если бы и пришла - то наверняка одна, без мужа. И вряд ли пролила бы над моей могилой слезу. И это справедливо. Но говорить почти прямо, почти мне в глаза - во всяком случае в присутствии людей, которые могут услышать и мне передать, а в коридоре была Виктория, был Виктор, еще какие-то люди, - говорить, что было бы гораздо лучше, если бы не я, а он сломал руку и теперь был бы жив и присутствовал бы на моих поминках, - это все-таки чересчур.

Сам Алексей Михайлович все эти дни как раз это и представлял: не ему, а Алексею Ивановичу честно выпала длинная спичка; не он, а Алексей Иванович поехал в город за продуктами; не он, а Алексей Иванович поскользнулся на банановой кожуре возле гастронома, упал и сломал руку; не Алексей Иванович, а он, ложась спать, слишком рано, не дождавшись, пока прогорят угли, задвинул печную вьюшку - и в результате он, а не Алексей Иванович лежит на Широкореченском кладбище, его провожают в последний путь, о нем говорят почти теми же самыми словами те же или почти те же люди, только вот он этих слов уже не слышит, потому что лежит на глубине двух с половиной метров - холодный, неподвижный, бездыханный...

"Лучше бы он сломал себе руку!.."

- Да, конечно, - шагая по пустой в этот поздний час улице, вслух говорил Алексей Михайлович, - совершенно согласен с тобой, Катюша, было бы гораздо лучше для всех, если бы руку сломал он, а не я. Но с этим теперь уже ничего не поделаешь, милая. Да, конечно, можно произвести эксгумацию трупа, можно сломать трупу любую руку на твой выбор - хоть правую, хоть левую, какую ты хочешь? - можно наложить на перелом гипс, который ничем не будет отличаться вот от этого, черт бы его побрал! Но покойника ты этим все равно не оживишь, Катюша! Покойник все равно останется покойником. И он не услышит этих твоих слов, Катюша, лестных для покойника и обидных для живого. И не ощутит боль в правой руке, которую сейчас ощущаю я. И не почувствует, как в сущности призрачно и ненужно само наше существование на белом свете, если женщина, которую ты знаешь уже десять лет и к которой всегда относился как к доброй приятельнице, готова закопать тебя в землю лишь бы оживить другого, более приятного ей человека...

- Ну как - похоронили? - спросила его в дверях жена. Она приболела, подхватила грипп и не смогла пойти на похороны.

- Похоронили, - ответил Алексей Михайлович. И негромко добавил: - Меня...

Но этого жена не расслышала.

7

По мере того как заживала рука Алексея Михайловича, его обида на Катю проходила. Он уже не был так уверен, что точно расслышал ее слова и что она действительно сделала злополучное ударение на слове он. Алексей Михайлович начал даже чувствовать себя немного виноватым перед Катей - будто это не она, а он обидел ее напрасным подозрением. И на девятом дне он старался держаться с Катей дружелюбнее и приветливее, чем обычно, и ему это удалось. К тому же Катя вела себя так просто и естественно, что все его черные мысли показались ему вздором.

Однако он не мог не думать о том, что только случайности обязан тем, что продолжает жить, тогда как Алексей Иванович лежит на Широкореченском кладбище, и ощущение, что он живет не совсем собственной жизнью, а как бы вместо Алексея Ивановича, не оставляло его. И ему казалось, что не только он это чувствует, но и другие, в первую очередь - Виктория.

Именно поэтому он особенно остро воспринимал все перемены в поведении Виктории по отношению к нему. И все чаще задумывался о том, какие шаги ему следует предпринять, чтобы, не обидев Викторию и не испортив с ней отношения, которыми он дорожил, все-таки дать ей понять, что возврат к прежней близости теперь, столько лет спустя, после стольких неудачных попыток с его стороны, теперь невозможен. И хотя мысль о том, что самый простой и самый естественный выход - завести роман с другой женщиной, казалась ему скорее забавной, остроумной, чем практически исполнимой, он все чаще подумывал об этом.

В конце концов, он был еще не старым мужчиной, у него уже много лет никого не было, не считая жены, он слишком долго играл в благородного рыцаря при Виктории, чтобы теперь не иметь права слегка сбиться с пути. И если бы подходящая женщина встретилась ему до смерти Алексея Ивановича - разве он устоял бы перед искушением?

Нет, честно отвечал себе Алексей Михайлович, я бы не устоял. Всему виной моя лень - мне просто было легко и приятно с Викторией, мне было с нею удобно - не надо напрягаться, стараться понравиться, не надо блистать остроумием и дарить цветы, не надо обманывать жену - походы в театры и филармонию давно стали рутиной, обычным культурным мероприятием, их не надо было ни от кого скрывать. Мне было удобно, Виктории было удобно, Наталье было удобно... Даже Кате - и той было удобно, потому что если бы я увлекся другой женщиной, ей пришлось бы самой покупать билеты и некому было бы после спектакля подать ей ее старенькую дубленку. Если, конечно, не предположить, что я вдруг увлекся бы самой Катей...