этом находят отражение две идеи, тесно связанные с романом Стендаля. Первая – это теория «миметического желания», которая описывает динамику отношений Матильды и Жюльена. Сначала он не проявляет к ней особого интереса. Затем узнает, что она променяла его на своих благородных любовников. В нем сразу вспыхивает желание. Ей самой он тоже не слишком интересен. Но стоит ей узнать, что Жюльен проявляет интерес к другой женщине, вдове, и состоит с ней в переписке, как он становится чрезвычайно желанным. Вторая идея более знакома: мы все порой оказываемся в ситуации, когда влюбляемся в саму мысль о влюбленности. Жюльен, несомненно, страдает от этого.

Теперь я хочу поговорить о Стендале, а не о выдуманном Жюльене. Биографы часто описывают Стендаля как человека, который хотел посвятить свою жизнь погоне за счастьем, но столкнулся с реальностью повседневности. (Эй! Это очень похоже на меня.) Его настоящее имя – Мари-Анри Бейль, но ему нравилось использовать псевдонимы. Когда я говорю «нравилось», я зрю в корень. Такова традиция французской литературы: у Вольтера было 175 псевдонимов. Стендаль называл себя Корнишон, Уильям Крокодил, Анри-Кларенс Банти, Октавиан-Анри Фер-Монфор, Монсиго и маркиз де Курзей. По оценкам, он использовал более трехсот разных имен, причем в собственной автобиографии называл себя то Анри Бруларом, то Домиником, то Стендалем. Повторяю: это была автобиография, и ни одно из перечисленных имен ему не принадлежит. Поймите правильно, я не против переосмысления себя, но складывается впечатление, что Стендаль уж слишком остро отреагировал на то, что родители запихнули ему в имя еще и имя какой-то девчонки. На мой взгляд, лучший из его псевдонимов – Луи-Александр-Сезар Бомбе. Таким именем представляться, разве что когда напьешься в стельку…

Эта необычная привычка Стендаля к смене имен привела в 2004 году к публикации научной статьи Ральфа Скулкрафта с чудесным названием «Бейль об авторских правах: Стендаль и псевдонимы»[43]. (Мне хочется думать, что тому, кто придумал такое, потом дали выходной.) Скулкрафт отмечает, что Стендаль впервые использовал псевдоним в одиннадцать лет: он подписал письмо к своему дедушке именем священника, возглавлявшего молодежный ополченческий батальон, куда юный Стендаль хотел вступить. Мне кажется, однако, что это был не столько псевдоним, сколько не самая удачная попытка ребенка сбежать с физкультуры, подделав записку от родителей.

Что еще мы знаем об этом человеке, который, судя по его портрету, носил такие прическу и бороду, что казалось, будто его лицо охвачено кольцом из волос? По утверждению переводчика Роджера Гарда, Стендаль был весьма остроумен и носил парик. Кроме того, у него были очень четкие представления о чтении, поэтому он точно не одобрил бы пересказов, собранных в этой книге. Стендаль приравнивал спойлеры к краже, считая, что у читателя крадут сам опыт чтения. (В этом он прав: впервые книгу можно прочитать только один раз. При перечитывании она всегда воспринимается иначе, потому что вы уже знаете сюжет.) Стендаль явно был харизматичным человеком и изучал харизму окружающих. Это похоже на то, как некоторые из нас мечтают стать такими интересными и модными, чтобы в глубине души считать себя французами, Стендаль хотел быть итальянцем. Он мечтал, чтобы на его могильном камне написали: «Arrigo Beyle, Milanese».

В пользу Стендаля говорит тот факт, что он, похоже, понимал взаимоотношения мужчин и женщин, и Симона де Бовуар даже хвалила его за созданные им женские образы. Несмотря на мое разочарование в Жюльене, много лет спустя я поняла, что представляла его, пожалуй, как молодого Ричарда Гира (а может, Алена Делона), и это вполне обоснованно, поскольку в сценарии «Американского жиголо»[44] есть отсылка к Le Rouge et le Noir, а самого жиголо зовут… Жюльен. (Вы ведь не ожидали, что в этой книге найдется упоминание об «Американском жиголо», да? Жизнь полна сюрпризов.) Может, и нет ничего удивительного в том, что меня покорил идиот Жюльен… Он описан как «невысокий юноша лет восемнадцати или девятнадцати, довольно хрупкий на вид, с неправильными, но тонкими чертами лица и точеным, с горбинкой носом». Хрупкий! И черты неправильные! И нос с горбинкой! Не стоит полагать, однако, что я одна такая странная (это на случай, если вам так подумалось). «За последний год его красивое лицо стало привлекать сочувственное внимание кое-кого из юных девиц». Вставайте в очередь за идиотом, девицы! Впервые встретившись с Жюльеном, госпожа де Реналь приходит в восторг от его кудрявых волос, которые он намочил в фонтане по дороге к ней, потому что на улице было слишком жарко. Здесь я всякий раз вспоминаю провокационную сцену «в мокрой рубашке» в телеверсии «Гордости и предубеждения», где Элизабет Беннет наконец влюбляется в мистера Дарси, когда он у нее на глазах купается в пруду, даже не раздевшись. Строго говоря, в романе этого нет. А вот мокрые кудри Жюльена – есть.

Можно ли сказать, что Le Rouge et le Noir – это роман о высокомерии, в котором нам показывают, как мы сами прогоняем свое счастье, потому что слишком задираем нос и не замечаем истинной радости? Стендаль пишет в своих мемуарах: «Я пошел бы на что угодно, чтобы сделать народ счастливым, но лучше бы… по две недели в месяц томился в тюрьме, чем жил с мелочными лавочниками». Представления Стендаля о социальной мобильности были крайне нетривиальными. Он хотел, чтобы у Жюльена была возможность подняться выше, и осуждал лицемерие всех людей из его окружения. Но вместе с тем он и сам был ужасным снобом. Какой мой любимый факт о Стендале? Он утверждал, что «безостановочно» читал Шекспира с тринадцати до шестнадцати лет. Это, конечно, занятие не для плебеев.

Но в целом, на мой взгляд, это не столько роман о политике и карьеризме, сколько история о мятежной природе желания и том, что все мы порой склонны полагать, будто влюблены в кого-то без памяти, просто потому что этот человек даже не смотрит в нашу сторону. В этой книге очень много говорится о том, как чьи-то руки на мгновение соприкасаются и снова расходятся, о том, что делать, если случайно задел руку человека, дотрагиваться до которого тебе не положено, а еще о том, как заставить этого человека не отнимать руку. С самого начала появляются и намеки на то, что Жюльен Сорель в некоторой степени психопат. Многое предвещает его гибель и «срыв». Анну Каренину, например, мы впервые встречаем на вокзале, где видим ее также и в последний раз. На этом вокзале она становится свидетельницей того, как мужчина гибнет под поездом. Подобным образом Жюльен по дороге к