— Юрский период, — словно в трансе прошептала Жаклин Клиссо.

— Именно так. Но лучше всего не это. Колин, скажи ты.

Колин Крейг, даже за последние изнурительные дни не утративший щегольского вида, одетый в рубашку и джинсы, поправил очки и посмотрел на Жаклин Клиссо так, будто собирался пригласить ее на ужин.

— Анализ показывает присутствие живых существ большого размера.

Проводящий цифровую обработку полученных из струн изображений компьютер был запрограммирован на выявление форм и передвижений предметов, чтобы отслеживать присутствие возможных живых существ.

Какое-то время никто не мог ничего сказать. А потом случилось нечто такое, чего Элиса не забудет никогда. Клиссо — потрясающая, удивительная, «идеальная», по словам Нади, женщина, глядя на одежду которой казалось, что на ней больше металла (не золота, как у миссис Росс, а стали: подвески, часы, браслеты и кольца), чем ткани, — глубоко вздохнула и выговорила одно-единственное слово, прозвучавшее как стон:

— Динозавры…

Надя и Клиссо бросились обниматься под гул аплодисментов, но Бланес поднял руки и прервал проявления радости.

— Второе изображение относится к городу Иерусалиму чуть более шестидесяти двух миллиардов минут тому назад. По нашим подсчетам, оно соответствует началу апреля тридцать третьего года нашей эры…

— По еврейскому календарю это месяц нисан. — Марини подмигнул Райнхарду Зильбергу — теперь все смотрели на немецкого профессора.

— На нем тоже есть живые существа, — сказал Бланес. — Их отчетливо видно. По заключению компьютера, существует девяносто девять и пять десятых процента вероятности в том, что это люди.

На сей раз аплодисментов не было. Охватившее Элису волнение было почти абсолютно физическим: ее била дрожь, казалось, идущая из самого мозга костей.

— Человек или люди на улицах Иерусалима, Райнхард, — сказал Крейг.

— Либо прирученная обезьяна или обезьяны, если принимать во внимание оставшиеся полпроцента, — пошутил Марини, но Крейг на него шикнул.

Снявший очки Зильберг молча обвел всех взглядом, словно проверяя, могут ли они радоваться больше него.

Быстро и шумно отпраздновав это событие с шампанским, разлитым в настоящие фужеры (добытые миссис Росс из глубин кладовой), все собрались в кинозале.

— Дамы и господа, занимайте свои места! — кричал Марини. — Ну же, поторопитесь! Le vite son corte[5], как говорил Данте. Le vite son corte!

— Все по местам! — захлопала в ладоши миссис Росс.

— Пристегнуть ремни!

Как-то почти неохотно задвигались стулья, зазвучало «не возражаешь, если я тут сяду?» — призывы каждого из них, обращенные к тому, кого они хотели иметь рядом в момент, когда погаснет свет. Мы словно собираемся фильм ужаса смотреть, подумала Элиса. Черил Росс затормозила процесс рассаживания, велев всем, кто еще держал фужеры, допить шампанское и отнести посуду на кухню, что, естественно, вызвало новые шутки («Как прикажете, миссис Росс, — сказал Марини. — Я боюсь вас больше, чем мистера Картера, миссис Росс») и оттянуло показ. Элиса уселась рядом с Надей во втором ряду. Бланес начал речь:

— …я не знаю, что ждет нас на этом экране, друзья мои. Не ведаю, что мы увидим, понравится нам это или нет, откроет что-то новое или то, что мы уже знали… Могу только заверить вас, что это самый великий момент в моей жизни. И за это я благодарю вас.

— Райнхард, прошу тебя, я знаю, что тебе очень хочется что-то сказать, но оставь свою речь на потом, — попросил Марини, когда смолкли восторженные аплодисменты. — Колин?

Сидевший в глубине зала и орудовавший с клавиатурой компьютера Крейг поднял большой палец.

— Все готово, крестный отец! — пошутил он.

— Можешь выключить свет?

Перед тем как темнота стальными веками закрыла ей глаза, Элиса увидела одну последнюю картинку: крестящегося Райнхарда Зильберга.

И внезапно, непонятно почему, ей захотелось никогда не приезжать на Нью-Нельсон, не подписывать никаких бумаг, не получать верного результата в расчетах.

А больше всего на свете ей захотелось не сидеть здесь в ожидании неведомого.

— Почему?

— Потому что история — это не прошлое. История — это то, что уже случилось, а прошлое случается сейчас. Если бы этот стол не был когда-то сделан плотником, он бы сейчас здесь не стоял. Если бы греков или римлян не существовало, ни меня, ни тебя бы сейчас здесь не было или все было бы для нас не так. И если бы семьдесят семь лет назад я не родился, тебе бы не было сейчас пятнадцать лет, и ты бы не была такой хорошенькой девушкой. Никогда не забывай: ты есть, потому что другие были.

— Нет, дедушка, ты не прошлое.

— Еще как прошлое, и твои родители тоже… Даже ты сама, Элиса, — твое собственное прошлое. Я хочу сказать, что прошлое — основа настоящего. Это не просто «история», это что-то, что происходит, случается каждый миг. Мы не можем его увидеть, ощутить или изменить, но оно всегда с нами, как призрак. И оно решительно влияет на нашу жизнь и, может быть, на нашу смерть. Знаешь, что я иногда думаю? Это немного странная мысль, но я знаю, что ты очень умна, со всей этой твоей математикой, и ты меня поймешь. Люди часто с опаской говорят: «Прошлое не умерло». А знаешь, Элиса, что больше всего страшит меня? Не то, что прошлое не умерло, а то, что оно может убить нас…

Чернота превратилась в кровь. Насыщенный, чуть ли не липкий, ослепительный цвет.

— Картинки нет, — сказал Бланес.

— Но и признаков рассеивания тоже, — заметил Крейг из глубины зала.

Все вздрогнули от крика. После него в воздухе повисла скороговорка слов:

— Господи, да есть картинка, есть! Неужели вы не видите? — Жаклин Клиссо еле касалась ягодицами своего стула в первом ряду. Она согнулась вдвое, словно хотела влезть в экран.

Элиса увидела, что она права: в центре красный цвет был непроницаемым, но по краям образовывалось нечто вроде гало. Смысл изображения стал ясен, когда через несколько секунд камера немного сместилась:

— Солнце! Солнце! Оно отражается в воде! — проговорила Клиссо.

Изображение двигалось дальше. После смены угла съемки блеск перестал резать глаза и можно было рассмотреть темную кривую берега в нижней части экрана. Цвет представлял собой разные по насыщенности оттенки красного, но видно было удлиненные перекрученные формы. Элиса затаила дыхание. Это они? Если так, то это были самые диковинные существа, которых она когда-либо видела. Они показались ей громадными змеями.

Однако Клиссо сказала, что это деревья.