Итак, был я в звании начальника главного штаба 1-й западной армии со вступления оной в лагерь при Дриссе и до возвращения в Литву и на границы наши, то есть в продолжение всей Отечественной войны. Со времени отъезда из армии генерала Барклая де Толли занимался я должностью повременно и находил выгоду не быть в главной квартире.

Последние войска наши перешли на реку Неман 1-го числа января 1813 года, и государь отправился.

…Прекращаю я описание. Приятно мне будет впоследствии времени привести на память, от каких опасностей, с какою славой восстало любезное отечество. Не буду я равнодушен в воспоминаниях о тех людях, коих пользовался я просвещенною опытностью или с которыми разделял труды и опасности того времени. Не забуду о неприятелях моих не по злобе или желанию мщения, которых чужда душа моя. Вечно буду помнить о людях, благотворивших мне или желавших добра, и сладостно сообщить чувство уважения к ним, тем, кому прочту я замечания мои. Не знаю, в чем винить себя более: в той ли колкости, с каковою иногда описывал незначащих людей, или в той редкой истине, которую говорил насчет многих, почитаемых отличными? Людям превосходных дарований, необычайных способностей, нельзя отказать в почтении, их познавать легко, с ними сравниться невозможно. И таковым завидовать я не умею».

Начало этой статьи состоит из рассказов Д.В. Давыдова, с дополнением из моих отметок, и нескольких подлинных писем; продолжение, относящееся к Кавказу, составляют подлинные письма, приказы, донесения, рескрипты, расположенные в хронологическом порядке, с дополнением из разных замечаний и рассказов.

Д.В. Давыдов начинает описание действий Ермолова в кампанию 1813 года со сражения при Люцене.

«Граф Витгенштейн, не отличающийся большими способностями, потерпел здесь поражение; он приписал, как известно, свою неудачу недостатку зарядов в артиллерии. Это несправедливое обвинение, повторенное позднее нашими военными историками, опровергается следующим: во-первых, положительно известно из достоверных источников, кои некоторые наши военные историки не хотели принять во внимание, что Ермоловым, бывшим начальником артиллерии всех армий, было приготовлено зарядов несравненно более, чем было их выпущено в Бородинском сражении; а во-вторых, парки, наполненные зарядами, оставаясь нетронутыми в течение боя, находились во все время лишь в 6 верстах от поля сражения[67].

Ермолов, лишившийся вследствие этого вполне недобросовестного обвинения места, был заменен мужественным, деятельным и остроумным князем Яшвилем (бывшим начальником артиллерии Полоцкого корпуса, к коему особенно благоволил Витгенштейн), который, будучи старше его в чине, находился, однако, под его начальством в этом сражении. Ермолову было, кроме того, приказано главнокомандующим доложить нашему государю и королю Прусскому о неблагоприятном походе этого сражения; таким образом Витгенштейн, желая еще более повредить ему в глазах его величества, избрал его вестником неудачи. Этот поступок Витгенштейна, столь благородного и великодушного в других случаях, может быть объяснен тем, что он и прочие лица его партии глубоко ненавидели Ермолова за его язвительные насмешки: не будучи в состоянии возражать ему с успехом, они старались вредить ему по возможности по службе. Они при этом случае достигли своей цели, что подтвердил обер-гофмаршал граф Н.А. Толстой, сказавший о Ермолове: «Ему деревня Гершен (в которой ночевали их величества и куда прибыл Ермолов с донесением) много повредила в глазах Государя».

После сражения при Бауцене Ермолов, находясь в арьергарде, блистательно выдержал главные натиски французов, коими близ Рейхенбаха предводительствовал сам Наполеон. Дойдя до знаменитой позиции, некогда занятой великим Фридрихом после Гохкирхенского сражения, Ермолов отразил здесь все натиски неприятеля. Граф Витгенштейн, отдавая ему здесь полную справедливость, доложил по этому случаю Государю: «Я оставил на поле сражения на полтора часа Ермолова, но он, удерживаясь на нем с свойственным ему упрямством гораздо долее, сохранил тем вашему величеству около 50 орудий»[68].

Знаменитая Кульмская победа, в первый день этого великого по своим последствиям боя, принадлежа преимущественно Ермолову, служит одним из украшений военного поприща сего генерала. Здесь, как под Витебском в 1812 году, где лишь вследствие настойчивых и резких его представлений Барклай не принял сражения сперва пред городом, а потом позади него, как и при Малоярославце, суждено было Ермолову, ниспровергнув замыслы врагов наших, спасти наши армии от поражений, последствия которых могли бы быть неисчислимы.

Хотя не подлежит ни малейшему сомнению, что победой при Кульме Европа в особенности обязана Ермолову, но многочисленные и сильные враги его силились и силятся доказать противное; по мнению некоторых, главным героем дела был граф Остерман, по мнению других принц Евгений Виртембергский, по мнению Барклая, весьма не благоволившего к Ермолову, квартирмейстерский офицер Диест, мужеству и советам которого наша гвардия была будто бы обязана своею блестящею победой. Таковое разноречие во мнениях относительно одного из важнейших событий войны 1813 года проистекает, во-первых, из весьма естественного желания иностранных писателей выставить принца Виртембергского главным героем подвига, в коем этот мужественный и достойный генерал принимал деятельное участие, а во-вторых, из недоброжелательства многих наших соотечественников к Ермолову, блестящие достоинства которого возбуждали в них лишь чувство зависти.

Ценя высоко заслуги графа Остермана и принца Виртембергского во всю эпоху Наполеоновских войн и в Кульмском сражении в особенности, я, основываясь на свидетельстве всех беспристрастных очевидцев и участников этого боя и не опасаясь возражений, положительно признаю Ермолова главным виновником победы, стяжавшей русской гвардии столь справедливую признательность и удивление Европы. Не входя в подробное описание этого сражения, я упомяну лишь о некоторых малоизвестных подробностях, из которых читатели мои ясно усмотрят, кому принадлежит главная честь одержанной победы.

Во время следования из Богемии в Саксонию русской гвардии, коею временно командовал Ермолов, вместо заболевшего Лаврова, 2-я дивизия была впереди, а 1-я, при которой находился сам Алексей Петрович, остановилась в Доне; граф Остерман, имевший пребывание в Пирне, получил из главной квартиры с офицером Новосильцовым предписание, на основании которого ему надлежало со 2-м корпусом и русскою гвардией двинуться на Максен. Мужественный и хладнокровный граф Остерман никогда не отличался большими умственными способностями; совет, поданный им в 1812 году в Филях о необходимости оставить Москву без боя, был причиною того, что он несколько раз сходил с ума; ему казалось, что армия почитает его после того первейшим трусом. Но, к счастию, здесь душою всех действий вновь является Ермолов, соединяющий в себе редкую проницательность и энергию с необыкновенным присутствием духа в самых трудных обстоятельствах.