— Николай, спокойно! Все свои. Галя без обиды спрашивает, и придумывать что-то в ответ не нужно. Если ты обязан говорить со мной с глазу на глаз, то…

— Да ничего я не обязан! — отрезал Коля. — По-хорошему, я с вами про это вообще не должен говорить. И ни с кем не должен. Должен забыть про всю эту историю, и ладно. Дело закрыто. Точка. Преступники арестованы, пострадавшие могут забирать тело и уезжать… Все довольны оперативной работой наших органов. Все как бы хорошо…

— Когда они отбывают? — вырвалось у Морского.

— Кто? А… Ирина… Да кто ее знает. Я не уполномочен спрашивать. На днях, наверное…

— Вот уж действительно, лучше поздно, чем никогда, — улыбнулась Галочка. — Только, если не сложно, и раз уж мне разрешено знать всю историю, то объясните оба все это как-то попонятнее. — Ожидая, пока закипит чайник, она подошла ближе и переключилась персонально на Колю. — Я знаю только, что у милиции, не без участия Морского, были подозреваемые и что дядя Каша, задержанный, опять же, не без Володиного содействия, похоже, виноват.

— Да, все совпало и все уже понятно, — Коля начал излагать как по писаному. Причем таким противно-гнусавым голосом, словно только что перечитывал отчет и хотел, чтобы казенные формулировки нервировали не только его. — Гражданин Панковский показал, что 1 апреля он лично, будучи на вахте у входа в балаган в качестве жонглера для привлечения публики, заприметил группу из трех колоритных товарищей. По словам арестованного, они осматривали барахолку так, будто гуляли по антикварному магазину. Охали-ахали, переговаривались не по-русски, тратились не по-советски, словно нарочно для привлечения внимания грабителей. Ну и «напросились». — Наконец Коле надоело цитировать, и он, перейдя на нормальный тон, добавил уже лично от себя: — Циркач этот, судя по всему, пытается получить снисхождение следствия. Всю дорогу подчеркивает, мол, грабил только аморальных типов, которые, словно забыв, в какое трудное время мы живем, сорят деньгами и ведут себя неподобающе расточительно. При этом жертвы ограблений, о которых нам уже известно, и правда были не из простого народа. Но, во-первых, мы знаем далеко не всех: судя по показаниям Алевтины, которая слишком простодушна, чтобы что-то скрывать, мы и о половине состоявшихся операций этой банды не знаем. А во-вторых, даже если все жертвы и впрямь стиляги и прожигатели жизни, то согласитесь, это все равно не повод…

— Согласен, — вмешался Морской, не столько чтобы поддакнуть, сколько чтобы вывести разговор на более конкретные детали. — Про состав снотворного мне все ясно: Панковский бывший медбрат, мог разработать состав… Но как он умудрялся незаметно опаивать незнакомцев?

— Так фокусник же, — пожал плечами Коля. — Говорит, они всегда полагались на случай и волшебную силу импровизации. Много раз, кстати, бандитам не везло — то не было случая подсыпать снотворное в нужный промежуток времени, то жертвы удалялись с глаз долой еще до того, как отрава успевала подействовать. В этот раз — и Панковский это возводит чуть ли не в ранг «сама судьба приказала мне действовать!» — все для грабителей сложилось идеально. Панковский приказал Алевтине отслеживать нашу троицу, сам отработал первый номер в выступлении и по наводке девчонки — она рисовала стрелки на асфальте — легко настиг Ирину и компанию. Ну и застал чудесную картину: Грох, выудив из дипломата три стакана, пытался убедить продавщицу из будки «Пиво — воды» наполнить их газировкой. В ответ, конечно, услышал: «Вы обижаете в моем лице советскую торговлю! Моя машина прекрасно моет стекло! Вы ей не доверяете? Тогда не отрывайтесь от масс персональной тарой! Поднос со стаканами есть, ими и пользуйтесь. Берите тут и пейте!»

Грох русский язык понимал, но суть проблемы раскусить не мог. К тому же очередь уже бурлила: «Хочешь один три стакана брать, три раза и стой! Не нервируй продавщицу, не задерживай!»

Вот тут Панковский и блеснул, подключившись. Общественность утихомирил: «Спокойно, граждане! Товарищ — наш почетный гость, вы что, не видите? Не позорьте страну!» — Иностранца подбодрил, продавщицу поблагодарил за бдительность и, взяв у растерянного Гроха его стаканы, многозначительно поставил их на прилавок.

— Действительно повезло! — расстроилась Галочка. — Прямо несправедливо как-то. В таких делах — и вдруг везение…

— Дальше — больше, — продолжил Коля. — Только это уже не на «смене» Панковского было. После сада Шевченко «птичек» уже его напарница пасла. Гражданка Наталья Окунева. Она же дрессировщица из «Труперсоцюма». Иностранцев пустили в булочную, несмотря на табличку «Переучет», и Окунева даже приуныла. В безлюдной забегаловке на глазах у продавщицы ничьи карманы особо не обчистишь. Вернее, обчистить можно: послать продавщицу звонить в скорую, сделать вид, мол, ты медик и оказываешь первую помощь… Да только подозрительно все это будет чересчур. Зачем вошла, раз видела, что переучет? Они — понятно, отдыхают компанией, гости города, за что и доплатили. А ты чего? — озвучивая предполагаемые мысли Окуневой, Коля вжился в роль и, кажется, временно стал на ее сторону. — Бедняжка уже даже решила, что операцию придется отменить, и просто для проформы заглянула во двор здания — вдруг черный ход открыт и можно будет незаметно из подсобки просочиться? И снова повезло. Продавщица, принимая товар, старательно строила глазки водителю, а ее напарница на полдвора, словно нарочно оповещая потенциальных злоумышленников, кричала, что у нее, дескать, перерыв и законное право сбежать на полчаса, и никого там в булочной теперь нет, ну и не надо. Окунева зашла через черный ход. «Птички» уже были готовы. Одна дамочка лежала на полу у окна, а джентльмен сидел, упершись затылком в стену, держа на коленях вторую даму. Похоже, первой стало плохо именно Ирине, — добавил Коля от себя, — и Грох, перепугавшись, потащил ее на воздух. Но через миг и сам обмяк. По показаниям Окуневой, их банда не в первый раз травила — она предпочитает говорить «опаивала» — сразу целую компанию, и сложностей в таком решении не видела. Конечно, проще, если б «птичка шлялась в одиночку», но «богачи, когда по одному, кошельками не светят, а хвастаются, именно когда гуляют с кем-то, поэтому приходится «брать в оборот» всех сразу». Кстати! — Коля немного отвлекся. — Ты зря, Морской, считаешь, что рецепт их снотворного придумал Панковский. Да, он в медикаментах разбирается, но спецом по «опаиванию» в их банде все же была дрессировщица. Она потомственная циркачка. Этот рецепт оттачивался у них в семье поколениями, передавался от отцов к детям. Чтобы с животными в дороге было меньше хлопот, бродячие артисты их на время переезда усыпляли. Окунева про это говорит как про вершину научного прогресса! Другие, мол, своего медведя не жалели, водкой накачивали для транспортировки, а мои мама с папой — молодцы, поили специальным лекарством. Она считает, что это пойло абсолютно безопасно. И уверяет, будто точно знает, сколько нужно подсыпать и в какой объем, чтобы строго через определенное время «птичка» резко уснула и проснулась потом бодрой и — не поверите! — счастливо отдохнувшей. Слышали бы вы, как Окунева возмущалась, что в советском цирке не положено давать животным медикаменты собственного изготовления для дороги… Пылала праведным гневом. Целую лекцию прочла, мол, переезды — страшно нервная нагрузка для четвероногих артистов, почему запрещено облегчить бедняжкам страдания? И как доказать ветеринару, что он обязан выписать снотворное? И, главное, зачем, если она сама его прекрасно может приготовить…