– Неделю назад маркиз сделал мне официальное предложение. Я дала ему согласие, отчасти идя навстречу желаниям своей семьи, отчасти… – Она замолчала, на мгновение заколебавшись, затем продолжала с глухой болью в голосе: – Отчасти потому, что мне безразлично, за кого выходить. А теперь я хочу отказать ему по причинам, которые изложила вам, сударыня.

Госпожа де Сотрон пришла в ужасное волнение:

– Алина, я никогда вам этого не прощу. Ваш дядя Кантэн будет в отчаянии. Вы не сознаете, что говорите, от чего отказываетесь. Разве вы не понимаете, какое у вас положение в обществе?

– Если бы я не понимала, то давно положила бы конец этому сватовству, которое терпела лишь потому, что сознавала всю важность брака с человеком, занимающим такое положение, как маркиз. Но я требую от брака большего, а дядя Кантэн предоставил мне решать самой.

– Да простит ему Бог! – сказала госпожа де Сотрон, потом заторопилась: – Предоставьте теперь все мне, Алина, и положитесь на меня. О, положитесь на меня! – умоляла она. – Я посоветуюсь с вашим дядей Шарлем. Но только не принимайте окончательного решения, пока не закончится эта несчастная история. Маркиз принесет покаяние, дитя, раз вы этого деспотично требуете, но не посыпать же ему главу пеплом? Вы ведь этого не хотите?

– Я вообще ничего не хочу, – пожала плечами Алина, так что было не ясно, согласна она или нет.

Итак, госпожа де Сотрон имела беседу с мужем. Господин де Сотрон был худощавым мужчиной средних лет, с весьма аристократической внешностью. Он был наделен здравым смыслом. Жена точно описала ему, каким тоном говорила с ней племянница – крайне неделикатным, по мнению госпожи де Сотрон. Она даже привела несколько выражений, которые употребила Алина.

В результате, когда в понедельник днем к замку подкатил дорожный экипаж наконец-то вернувшегося маркиза де Латур д’Азира, его встретил граф де Сотрон, который желал обменяться с ним парой слов, даже не дав тому переодеться.

– Жерве, вы глупец, – таким великолепным образом граф начал беседу.

– Вы не открыли мне ничего нового, Шарль, – ответил маркиз. – Однако на какое именно безрассудство вы намекаете?

Маркиз бросился на кушетку и, устало раскинув на ней длинное изящное тело, взглянул на друга с утомленной улыбкой. Аристократическая красота его бледного лица, казалось, бросала вызов натиску годов.

– Ваше последнее безрассудство. Эта Бине.

– Ах, вот оно что! Фу! Ну какое же это безрассудство – так, эпизод.

– Да, безрассудство – в такое-то время! – настаивал Сотрон. Отвечая на вопросительный взгляд маркиза, он веско произнес: – Алина. Она знает. Я не могу сказать, откуда ей стало известно, но она знает и глубоко оскорблена.

С лица графа сошла улыбка.

– Оскорблена? – тревожно переспросил он.

– Да. Вы же знаете, какая она. Вы знаете, какие идеалы она себе создала. Ее задело, что в то самое время, когда вы к ней сватаетесь, вы заводите интрижку с этой девчонкой Бине.

– Откуда вы знаете?

– Она поделилась со своей теткой. Наверно, бедная девочка в чем-то права. Она говорит, что не потерпит, чтобы ее руки касались губы, загрязненные… Ну, вы понимаете. Представьте себе, какое впечатление произвела подобная вещь на такую чистую, чувствительную девушку, как Алина. Она сказала – уж лучше мне предупредить вас, – что в следующий раз, когда вы поцелуете ей руку, она прикажет принести воды и вымоет ее прямо при вас.

Лицо маркиза вспыхнуло, он поднялся. Зная его бешеный, нетерпеливый нрав, де Сотрон был готов к вспышке, но ее не последовало.

Маркиз отвернулся от него и медленно пошел к окну, склонив голову и заложив руки за спину. Остановившись там, он заговорил, не оборачиваясь, и в голосе его звучали одновременно презрение и тоска.

– Вы правы, Шарль, я глупец, безнравственный глупец! У меня осталось довольно разума, чтобы это понять. Наверно, дело в том, как я всегда жил, – мне никогда не приходилось отказывать себе в том, чего желал. – Тут он вдруг резко обернулся: – О боже мой! Я желаю Алину так, как еще никогда никого не желал. Думаю, что убью себя от ярости, если потеряю ее из-за собственного безрассудства. – Он стукнул себя по лбу. – Я скотина. Мне бы следовало знать, что, если эта прелестная святая узнает о моих шалостях, она будет презирать меня. Говорю вам, Шарль, что пойду в огонь, чтобы вновь снискать ее уважение.

– Надеюсь, его можно будет завоевать меньшей ценой, – ответил Шарль и, чтобы разрядить обстановку, которая уже начинала докучать ему своей торжественностью, сделал слабую попытку пошутить: – От вас требуется лишь воздержаться от того огня, который мадемуазель де Керкадью не склонна считать очистительным.

– Что до этой Бине, с ней покончено, – да, покончено, – сказал маркиз.

– Поздравляю. Когда вы приняли это решение?

– Только что. Как бы я хотел, чтобы это произошло сутки назад. – Он пожал плечами. – Мне за глаза хватило двадцати четырех часов в ее обществе, как хватило бы любому мужчине. Продажная и жадная маленькая шлюха. Тьфу! – содрогнулся он от отвращения к себе и к ней.

– Ах так! Тем лучше – это облегчает для вас задачу, – цинично заметил господин де Сотрон.

– Не говорите так, Шарль. И вообще, не будь вы таким глупцом, вы бы предупредили меня заранее.

– Может оказаться, что я предупредил вас как раз вовремя, если только вы воспользуетесь моим предостережением.

– Я принесу любое покаяние. Я упаду к ее ногам, я унижусь перед ней. Я признаю свою вину в чистосердечном раскаянии и, с Божьей помощью, постараюсь исправиться ради этого прелестного создания. – Слова его звучали трагически-серьезно.

Для господина де Сотрона, который всегда видел маркиза сдержанным, насмешливым и надменным, это было поразительным открытием. Ему даже стало неприятно, как будто он подглядывал в замочную скважину. Он похлопал приятеля по плечу:

– Мой дорогой Жерве, что за романтическое настроение! Довольно слов. Поступайте, как решили, и, обещаю вам, скоро все наладится. Я сам буду вашим послом, и у вас не будет причин жаловаться.

– А нельзя мне самому пойти к ней?

– Вам пока разумнее держаться в тени. Если хотите, можете написать ей и выразить свое искреннее раскаяние в письме. Я объясню, почему вы уехали, не повидав ее, – скажу, что это сделано по моему совету. Не волнуйтесь, я сделаю это тактично – ведь я хороший дипломат, Жерве. Положитесь на меня.

Маркиз поднял голову, и Сотрон увидел лицо, искаженное болью. Протянув руку, господин де Латур д’Азир сказал:

– Хорошо, Шарль. Помогите мне сейчас – и считайте своим другом навек.

Предоставив приятелю действовать в качестве своего полномочного представителя и объяснить мадемуазель де Керкадью, что только искреннее раскаяние вынудило его уехать не простившись, маркиз укатил из Сотрона в полном унынии. Для человека с таким тонким и взыскательным вкусом суток с мадемуазель Бине оказалось более чем достаточно. Он вспоминал об этом эпизоде с тошнотворным чувством – неизбежная психологическая реакция, – удивляясь тому, что до вчерашнего дня она казалась ему столь желанной, и проклиная себя за то, что ради такого ничтожного и мимолетного удовольствия он поставил под угрозу свои шансы стать мужем мадемуазель де Керкадью. Однако в его расположении духа нет ничего странного, так что я не буду на нем задерживаться. Причина гнездилась в конфликте между скотом и ангелом, которые сидят в каждом мужчине.