прошло уже столько времени, а былые раны дают о себе знать. И вот те, кто знал друг друга с молодых ногтей, стоят поодаль друг от друга и только косятся, не смея заговорить.

Потом мы поехали в церковь. Батюшка что-то долго нам говорил о грехах. При этом моя матушка неистово крестилась и вытирала слезу.

Тетю похоронили на нашем местном кладбище рядом с могилой бабушки.

Поминки организовали в заводской столовой. И собрались все, кто с моими родителями был знаком с молодости.

Спиртное развязывает языки. Сначала просто поминают тетю Зою, потом начинают вспоминать молодость. И тут началось…

— Ой, Зойка у нас была однолюбка, как за Гришку схватилась, так и больше ни одного мужика у нее не было…

— Да, как Гришка помер, так больше замуж и не вышла…

— И деток не нарожала…

Вспоминают ее бывшие товарки. Я пока ничего не понимаю, потому как не помню, что тетя Зоя была замужем.

— Вот тебе, Тонька, — это к маме обращается одна из гостей, — надо грехи замаливать, по твоей вине Зойка вдовой осталась.

— Чего это? С каких щей это моя вина? — зло плюет мама в сторону тетки. — Гришка из семьи алкоголиков, вот и допился, что замерз насмерть.

— А не ты ли его соблазнила, к нему на сеновал бегала, он дурачок и повелся, — парирует тетка, а у меня глаза на лоб лезут от таких подробностей. — А ты вон на Валерку перекинулась, его бросила, вот он и запил.

— Ничего у меня с ее Гришкой не было, — отрезает мать.

— Было, — вдруг подает голос Даша. — Было. Мы тебя с Зойкой на сеновале с ним видели. Зойка тогда два дня ревела, просила тебя, чтобы ты рассталась с Гришей, не отбивала парня у нее.

Мать краснеет, ее шея покрывается некрасивыми пятнами, она резко выпивает рюмку и отворачивается в сторону, смахивая слезу.

— Девочки, давайте Зою лучше помянем, — блеет папа, пытаясь смягчить неловкую ситуацию.

— А ты, Валерка, лучше помолчи, — вдруг обрывает его одна из теток. — Мы и так Зойку поминаем. Вот высказать хотим все ее сестре — стерве, что столько судеб порушила.

Мама ерзает на стуле, под ней просто горит пол.

— Ничего я не разрушала, — вдруг кричит она на бывших товарок. — Гришку бросила, да. Пьянь он подзаборная. И семья у него алкаш на алкаше. И сестре я говорила, что ничего хорошего у нее с Гришкой не выйдет. Так и получилось. Полгода вместе прожили, она его трезвым не видела. А потом он сдох под забором в пьяном бреду. Что я разрушила? Да она спасибо мне сказать должна!

— Так он может бы и не запил бы, а в тебя влюбился, ты его бросила, бляд…на.

— Ну, и страсти у вас мексиканские, — шепчет мне на ухо Кирилл, а у самого глаза по пятаку.

— Это я бля…а, — кричит мама, она вскочила, и папе приходится встать между двух женщин, чтобы они не сошлись в рукопашную.

— Ты, ты, — орет третья товарка. — Валерка, а ты уверен, что у тебя сын от тебя родился?

И меня начинает тошнить.

— Уведи меня отсюда, — прошу я Кирилла.

И мы уходим, едем в гостиницу, потому что сегодня я не хочу видеть никого из моих знакомых. Столько грязи сейчас вылито на мою семью, что мне становится плохо.

Едем к Кириллу в гостиницу. В номере тихо и уютно. Даже странно, что в моем маленьком городке есть такие хорошие гостиницы.

Я забираюсь на кровать и ложусь в позу эмбриона, подтягивая коленки к груди. Кровать скрипит и прогибается. Позади меня ложиться Кирилл и кладет на меня руку, а потом подтягивает меня к себе. Так мы и лежим, обнявшись.

Через несколько минут я засыпаю. День был очень напряженный и эмоционально измотал меня.

Просыпаюсь от того, что солнце бьет в глаза. Утро.

Невольно оглядываюсь. Рядом примята подушка, а в туалете шумит вода. И я лежу под одеялом только в белье. Но я же не раздевалась?

Ныряю под одеяло. Мне так стыдно! Боже!

И тут вода перестает шуметь, дверь открывается, и, впуская пар в комнату, выходит Кирилл.

Мама дорогая, хорошо, что одел халат. Я бы не выдержала.

— Доброе утро, соня. Я завтрак в номер заказал.

— Отвернись, — бурчу я. — А халат еще один тут есть?

— Вот, — и Кирилл подает мне халат, сам то он в своем личном, ему тот, что выдают в гостинице, даже на руку не налезет.

— Отвернись, — шепчу я, сама не понимая, что он вчера меня раздевал и ничего нового, наверное, не увидит.

Но Кирилл строит мне рожицу и отворачивается. А я накидываю халат и спешу в ванную.

Потом плотный завтрак. С Кириллом по-другому не получится. Но умеет накормить.

Впереди у нас еще один день, и уж он точно не будет легким, потому что сегодня будет оглашено завещание тети Зои.

А я хочу посмотреть ее архив.

Глава тридцать седьмая

Через час мы уже у тетки в доме. Тут все так же, как и было при хозяйке. Тикают старинные часы, в углу под вышитыми полотенцами с хмурыми ликами иконы. Белая скатерть на столе, скрипучие венские стулья. Старый диванчик скрипнул и прогнулся под весом Кирилла.

Никого еще нет. Нотариус появиться с минуты на минуту. У нас есть время оглядеться, и я достаю старые альбомы с фотографиями. Раньше я их видела мельком. От чего-то никогда не просила свою тетю рассказать о родственниках, о бабушке. Поэтому трепетно смахиваю пыль со старых альбомов, и открываю.

Все фотографии расположены в хронологическом порядке, подписаны, и даже указано место, где снимок сделан. Тетя Зоя была очень дотошная, недаром всю жизнь проработала бухгалтером.

Быстро нахожу тот период, когда мама закончила техникум. Вот и ее фотография, она стоит возле памятника под ручку с тетей Тамарой. «Тома и Тамара» гласит надпись, дата окончания техникума. На следующей странице мама вместе с бабушкой в обнимку, как раз на том диване, где устроились мы с Кириллом. И я переворачиваю лист…

Хорошо, что сидела на диване, так бы упала со страха! На меня с фото смотрит Влад под ручку с тетей Зоей. Только это не Влад. Надпись гласит «Зоя и Григорий». И мне становится плохо.

— Света, ты побледнела? Что с тобой? Воды? — мечется Кирилл, вот только вода мне не поможет, потому что я узнала правду.

А потом из альбома выпадает белый конверт. На нем эмблема очень известной лаборатории. Я его открываю и вынимаю четыре листа бумаги. Там куча цифр, непонятных