По сравнению с музыкой литература – нищенка. Средства её убоги: всё те же слепые знаки на странице, выстроенные таким образом, чтобы читатель поймал неслышимую и невидимую волну – мысли и чувства. Если, конечно, читатель – твой, то есть человек чуткий, ловящий на лету образы и намёки, способный с подачи автора создать и оживить любую сцену, лицо, антураж. Равная по воображению и чувствованию личность. Если же нет – твой текст слеп и глух. Да он просто мёртв!

Но Душа романа не только говорит с вами; бывает, она и поёт, и даже – исполняет музыку. Когда при помощи чёрных буковок на белой бумаге (или на экране вашей читалки) в мозгу читателя, в его воображении начинает звучать музыка – это не что иное, как мастерство писателя. Мелодичная непрерывность целого. Высший пилотаж.

Конечно, это блаженство: знать, что книга, главный герой которой не просто певец, а редкая птица, контратенор, открывающий рот чуть ли не на каждой странице, попала в руки читателя с музыкальным образованием. Счастье – знать, что для этого читателя все описанные тобой пассажи, музыкальные инструменты, все реалии музыкального исполнения не просто ряд слов, а мир, полный смысла, нежности, любви и восторга. Однако совсем не каждый читатель слышал звучание барочной скрипки и уж вовсе не каждый осилит сей страшный трюк: многостраничную барочную ораторию никогда не существовавшего композитора восемнадцатого века, сочинённую лично тобой для этой книги – романа-трилогии «Русская канарейка».

Финальную сцену романа я пишу, как правило, самой первой. Прежде чем родиться, герой погибает. Или слепнет. Или улетает на мотоцикле в залив Святого Лаврентия. Или танцует, полубезумный, сам с собой на Карловом мосту. В общем исполняет предначертанную волей автора судьбу.

Это не анекдот, не шутка, я никого не разыгрываю. Если моему герою моим воображением предписано покинуть этот мир, он его покидает задолго до того, как родиться, – как в киноленте, которую запускают в обратном движении. А всё потому, что тональность всему грандиозному сооружению романа (особенно многотомного романа) даёт именно финал. Именно финал, далёкий свет в глубокой шахте, ведёт невидимого автора к цели и держит его на плаву все дни беспросветного труда.

Из этой шахты ты не вылезаешь месяцами, годами. Бывает, наработаешься за день, а наутро понимаешь, что всё – пустая порода, всё идёт под откос. Ещё страшнее, когда наработаешься за месяц и вдруг как огреет тебя: зря работала. Всё нужно выкинуть! Но где-то там, впереди брезжит уже готовый финал романа (написан он здорово, не сомневайтесь, возможно, это единственный отрывок романа, которым автор доволен; он вылизан, отполирован, продут и выверен в каждом слове) – поплавок такой, зовущий камертон; и ты говоришь себе: если не дойду до него, так доползу.

Работая над уходом героя, ты подсознательно выстраиваешь сцену собственной кончины. Ты ежедневно со скрипом опускаешься в клети на дно книги, чтобы оттуда, с самого дна, из пустоты и немоты – «Из глубины взываю к Тебе, Господи!» – возводить стены и строить перекладины, пробивать тоннели, высекать ступени… И восходить, и восходить к финалу романа с единственной потаённой мечтой: чтобы когда-нибудь этот финал слился с финалом твоей собственной жизни в той самой мелодичной непрерывности целого…

Довольно часто меня спрашивают – мол, как я себя чувствую, убивая очередного героя. Легко ли, мол, выпустить пулю в грудь того, кого ты создала?

Однажды мне попалось интервью жены Габриэля Гарсиа Маркеса. Она вспоминала, как заканчивал он свой легендарный роман «Сто лет одиночества». Работал ночами, продвигался к финалу, всё больше погружаясь в сумерки уходящей книги. Однажды под утро вышел из кабинета, поднялся в спальню, рухнул на кровать лицом в подушку… и зарыдал. Жена проснулась и сказала: «Ты убил его…»

А ведь так оно и есть, и ничто не проходит бесследно, как поётся в известной песне. Когда я работаю над финалом, я перестаю спать. Пью двойную порцию таблеток от давления, дети стараются к нам не соваться. Муж меня не трогает, так только, присматривает, чтобы жива осталась… Эти бедные мужья и жены писателей! Какую бы придумать медаль на их твёрдокаменную грудь и как её назвать – «За доблестное терпение»? «За великий подвиг обречённой любви»?

В отличие от души вашего будущего ребёнка, душу будущего романа автор может задумать и воплотить. Певучая или глазастая, скоморошья, непознаваемая, неистово-любовная… – именно она задаёт тональность, темп и освещение всему роману, диктует ход тайных взаимосвязей. (Вот остатняя капля дождя на листе лопуха, с бриллиантом в брюшке, – почему у читателя сжимается сердце от этого пустяка?)

Именно она, неосязаемая душа романа, привносит тайну в мир каждой талантливой книги. А тайну читатель должен ощущать чуть ли не с первой страницы. Тайна – это путеводная звезда, она кружит и водит, как леший по лесу, не только читателя, но и самого автора – пока не поставлена последняя точка.

Но и когда она поставлена, душа полюбившегося романа не прощается с вами. Даже если, спустя двадцать лет, вы нетвёрдо помните – что там произошло с героями и куда, собственно, их унесла случайная электричка… душа романа всё ещё будет мерцать бледным отпечатком ваших тогдашних чувств, вашего возраста и настроения. Вы вспомните тот момент, когда, закрыв книгу и выхватив сигарету из пачки, вышли на балкон, и гомон играющей ребятни во дворе показался вам каким-то нереальным – в отличие от мира книги и её героев. Вы вспомните, как бросились звонить другу, чтобы прочёл, непременно, обязательно прочёл такую-то книгу!

Это душа романа навсегда обустраивается в багаже вашей жизни. И спустя много лет, в случайном разговоре со взрослой дочерью вы спросите: «Ты читала? Нет?! Прочитай, не пожалеешь…» – и станете сбивчиво пересказывать что-то из книги, которую уже плохо помните, но которой благодарны за несколько дней, что были прожиты в её мире, с её беспокойными, трагическими и такими обаятельными героями.

– Д.И., вы как-то обмолвились, что писатель создаёт миры, которые по своей вещественной и эмоциональной полноте соперничают с реальностью. А если представить на минуту, что эти миры где-то существуют, что на сетчатке некоего вселенского глаза остаётся их отпечаток? Что литературные герои – это некие астральные сущности, такие эскизы личности. Они являются автору и затем, напитавшись соками его таланта и воображения, продолжают существовать в «астральных пространствах» уже как полнокровные личности?