— Только в том случае, если мы его там оставим.

— Надеюсь, ты не хочешь вынести его?

— А почему бы и нет?

— Потому что тогда нас наверняка кто-нибудь увидит, — вступил я. — Любой, начиная с портье.

— Это зависит от того, как мы его станем выносить. Ладно, в конце концов об этом поговорим потом, — продолжил он, меняя тон. — Сейчас самое важное — это попасть внутрь. А там на месте посмотрим.

С оттенком тревоги в голосе Игнасио спросил:

— А как вы собираетесь войти?

— У нас есть ключ, — сказал Марсело. — Надеюсь, ты его не забыл, правда?

Я отрицательно помотал головой.

— А, — вздохнул Игнасио с облегчением, — тогда нет проблем.

— Ошибаешься: проблема есть, — поправил его Марсело. — В прошлый раз Томас не смог открыть дверь этим ключом.

— Правда? — снова забеспокоился Игнасио.

Я опять помотал головой, на этот раз утвердительно. Игнасио, казалось, минуту размышлял, вертя в пальцах стакан с виски, а потом сделал глоток и изрек:

— Ладно, не волнуйся: надо еще раз попробовать, и все получится. Она откроется.

— Мы не должны рисковать, что она не откроется, — уточнил Марсело. — Ты что, не понимаешь? Мы же не можем ходить по зданию целый день взад-вперед. Все должно получиться с первого раза.

Игнасио, соглашаясь, моргнул, пребывая в совершенно растрепанных чувствах. А затем простодушно спросил:

— А потом что?

По-приятельски положив руку на плечо, Марсело заглянул ему в глаза и недобро улыбнулся. Вне всякого сомнения, Игнасио угадал ответ прежде, чем Марсело заговорил:

— Для чего, по-твоему, мы здесь? Чтобы попросить у тебя совета?

С видом искреннего недоверия Игнасио упрекнул его:

— Не издевайся надо мной, Марсело!

— Гляди, — начал говорить Марсело медленно, словно подбирая слова, и пока он тянул время, короткий приступ глубокого сухого кашля внезапно стер улыбку, блуждавшую на его губах.

Справившись с кашлем, он пригладил мохнатые брови двумя пальцами и продолжил:

— В квартиру надо войти во что бы то ни стало. Это единственный способ помочь Томасу выпутаться из неприятностей. Ты представляешь себе, что начнется, если они обнаружат девушку раньше, чем мы там побываем?

Игнасио уныло кивнул и произнес:

— Могу себе представить.

— Ну тогда что же ты, дружище! — настаивал Марсело. — Если уж мы ему не поможем, то кто поможет? Для этого и существуют друзья, по-моему.

— Да, да, — согласился Игнасио, слегка устыдившись. — Но послушай, тут же совсем другое дело… Кроме того, имей в виду, я отец семейства и…

— Не морочь мне голову, Игнасио, ради бога! Эту дверь надо открыть, а у нас это может не получиться. А вот у тебя… Я помню, твой отец всегда говорил, что ты лучший слесарь во всей Барселоне.

При этих словах выражение лица Игнасио смягчилось.

— Да, ты же помнишь, каким был папа…

Улыбка исчезла с его губ.

— Хотя, чего уж тут лукавить, — добавил он с наигранной скромностью, любуясь своими длинными изящными пальцами и шевеля ими, словно открывал и закрывал веер, — честно говоря, это занятие было мне не совсем противно.

— Не скромничай, Игнасио, — элегантно польстил ему Марсело.

— Помнится, однажды… — пустился в воспоминания Игнасио.

— Бога ради, Марсело, — встрял я, — не впутывай ты его в это.

— Почему бы тебе не заткнуться, Томас, и не предоставить все мне? — укорил меня Марсело. — Слишком все далеко зашло, а тут еще ты лезешь со своими угрызениями совести.

Игнасио вмешался примирительным тоном:

— Нет, Томас, Марсело прав. Дело в том, что…

Он сделал жест, словно сомневаясь, выдержал паузу, с отчаянием рассматривая свои руки пианиста, неподвижно замершие на столе, и впал в некую задумчивость, но затем, внезапно оживившись, словно ему только что удалось принять безупречное решение, устраивающее всех, добавил, стуча по столу вновь воскресшими к жизни руками:

— Глядите, сделаем так: сейчас вернемся в «Оксфорд», спокойно выпьем по последней рюмочке, немного поболтаем, забудем обо всем, а вы мне дадите пару дней на раздумье.

— Невозможно, — резко отрубил Марсело. — Если делать, то делать немедленно.

— Когда?

— Прямо сейчас.

Игнасио был абсолютно раздавлен непреклонностью Марсело, и на его лицо вновь вернулась страдальческая бледность.

— Ладно, не так уж и надо делать это прямо сейчас, — постарался я сгладить ситуацию, убежденный в том, что Игнасио требуется передышка, чтобы свыкнуться с этой мыслью. — Мы можем перенести все на завтра, правда? В конечном итоге…

— Завтра будет слишком поздно, — отрезал Марсело. — Вы что, совсем не соображаете? Чем дольше мы оттягиваем это дело, тем больше шансов, что семья или полиция заглянет в квартиру, или что соседи учуют запах трупа. Надо делать, и точка!

— Слушай, Марсело, мне, честно говоря, все это кажется преждевременным, — упорствовал Игнасио.

— Преждевременным для чего?

— Не знаю, дружище. Все это так серьезно, и вот так, наспех… Кроме того, Марта меня ждет к ужину.

— Ну так позвони ей и скажи, что не придешь.

— Ну да, — саркастически произнес Игнасио, изо всех сил стараясь снова выдавить из себя улыбку. — Как видно, ты ее совсем не знаешь.

— Конечно же, знаю. Ладно: я сам с ней поговорю.

— Как хочешь. Но тогда мне уже точно никуда не выйти.

— Ну так говори сам.

— Игнасио, пожалуйста, оставь ты все это, — вымолвил я, впадая в отчаяние. — Не обращай на него внимания.

— Да заткнись ты, твою мать!

— Как хотите, — под конец сдался Игнасио, скорее смирившись, нежели согласившись. — Все это мне кажется совершенным безумием, но что с вами делать! Я схожу домой, возьму свои вещи и навру что-нибудь Марте, придумаю по дороге. Во всяком случае, когда я выйду из дома, вы оба ждите меня внизу. Договорились?

— Договорились, — подтвердил Марсело, не скрывая радости, и прежде, чем Игнасио успел пожалеть о своих словах, положил на стол купюру в две тысячи песет и поднялся. — Тогда пошли.

Я, конечно же, чувствовал себя виноватым, и, быть может, поэтому, пока мы выходили из «Яхты», подошел вплотную к Игнасио и так, чтобы Марсело меня не услышал, без особой уверенности прошептал на ухо Игнасио:

— Пожалуйста, не чувствуй себя обязанным, если не хочешь идти. Это моя проблема, и решать ее должен я сам.

Словно не услышав меня, будто говоря сам с собой, Игнасио проворчал: