Подобное акцентирование экономического, уголовного или идеологического аспекта не делает их, конечно, взаимоисключающими. Если администрация лагеря в Норильске принимала только трудоспособных заключенных, то администрация Сиблага часто жаловалась на плохое физическое состояние вновь прибывающих. Например, в одном из рапортов 1943 года об условиях содержания в Лагпункте № 3 (Новосибирск) плохие производственные результаты, заключающиеся в снижении продовольственных поставок, местная администрация объясняла «огромным» количеством прибывающих заключенных, способных лишь к легким физическим нагрузкам[297]. Таким образом, если рассматривать ситуацию в целом, мотивация к труду в разных лагерях и даже в разных подразделениях одного лагеря могла совершенно не совпадать.

Несмотря на плохое состояние заключенных, поступающих в западносибирские лагеря, в целом исследование показывает приоритет экономической деятельности ГУЛАГа, по крайней мере на местном уровне. С одной стороны, произошел немедленный переход к военному производству (в некоторых случаях это началось уже с началом Зимней войны с Финляндией). Даже «неблагонадежные» группы и отдельные лица могли назначаться на ответственные должности исходя из экономических соображений. Заключенные, связанные с важнейшими промышленными отраслями, задерживались в лагерях даже после отбытия срока, при этом лагерная пропаганда подчеркивала в первую очередь необходимость расширения производства. Переход на рельсы военной экономики сам по себе не вызывает удивления: в подобной ситуации находилось множество предприятий, не имеющих отношения к ГУЛАГу. Ключевым пунктом советского оборонного планирования на протяжении большей части 1930-х годов являлась возможность конверсии промышленности для военных нужд [Samuelson 2000]. С другой стороны, эти экономические факторы переплетались и часто вступали в противоречие с политическими, о чем говорит освобождение здоровых заключенных и их отправка на фронт.

Как свидетельствует М. Г. Горбачев, процитированный в начале данной работы, переход к военному производству оказал глубокое влияние на лагерную систему региона. Томская ИТК, которую описывает бывший заключенный, стала играть важную роль в производстве боеприпасов для НКВД. Например, план на ноябрь 1941 года предусматривал производство 10 000 пятидесятимиллиметровых снарядов при общем их количестве 65 000 для всего ГУЛАГа в целом [ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 1978. Л. 35]. О быстром переходе к военному производству в регионе свидетельствует и тот факт, что до июня 1941 года в планах НКВД по боеприпасам Томская ИТК вообще не рассматривалась[298].

Наряду с Томской ИТК со второй половины 1940 года целое подразделение в поселке на реке Яе занималось пошивом военного обмундирования [ГАНО. Ф. П-260. Оп. 1. Д. 1. Л. 58]. Еще одна ИТК под Томском прекратила производство мебели и перешла на изготовление лыж для Красной армии. В одном из документов Новосибирского обкома даже отмечалось, что инженеры Сиблага придумали способ крепления пулеметных систем к лыжам, причем это изобретение было испытано и одобрено руководством Сибирского военного округа[299]. Заключенные областного подразделения в Кривощекове трудились на строительстве огромного комбината № 179 для Наркомата боеприпасов, а также работали по договорам в различных производственных мастерских[300]. Активизировались строительные работы на авиационном заводе имени Чкалова № 153 – еще одном ключевом оборонном предприятии – и на местном аэродроме [Папков 1997: 133–134]. Даже сельскохозяйственные подразделения играли важную роль, занимаясь поставками в Красную армию лошадей и продовольствия. В начале 1943 года, когда уровень смертности в лагерях достиг рекордного уровня, один из военных лозунгов Сиблага звучал так: «Дать стране и фронту больше овощей, больше продовольствия»[301].

Центральные органы власти четко осознавали пользу принудительного труда в военный период. 30 июля 1941 года руководство НКВД в Москве обратило внимание на то, что у значительной части заключенных, работавших на аэродромах, приближается окончание срока отбывания наказания. В скором времени был издан приказ, по которому людям предписывалось оставаться на местах до завершения работ, несмотря на то что формально они подлежали освобождению [ГАРФ. Ф. 9401. Оп. 1a. Д. 107. Л. 192]. Этот экономический императив признавали и лагерные власти на местах. Например, администрация упомянутой выше Томской ИТК разрешила одному осужденному троцкисту проживать вне зоны без охраны, поскольку он был квалифицированным инженером и занимал ответственную должность исполняющего обязанности начальника литейного цеха [Bell 2013: 127]. Практика назначения так называемых контрреволюционеров на важные с экономической точки зрения должности и предоставления им значительных привилегий была в военное время распространена повсеместно, хотя это и шло вразрез с установленными правилами[302]. В ноябре 1941 года Новосибирский обком партии дал специальное указание начальнику Сиблага Г. Н. Копаеву направлять «квалифицированных инженеров и рабочих, осужденных за бытовые и контрреволюционные преступления», на оборонные предприятия региона[303]. Эти случаи со всей очевидностью показывают превалирование экономической целесообразности в деятельности лагерей над политическими императивами.

Даже лагерная пропаганда, от которой следовало бы ожидать наиболее ярко выраженного подчеркивания политических мотивов, делала основной упор на производство. Конечно, в советском контексте трудно разделять экономику и политику, поскольку доказательство политической благонадежности зачастую подразумевало компетентное исполнение своей производственной роли. Одновременно было верно и обратное: власти часто рассматривали плохие экономические показатели как свидетельство политической ненадежности. В лагерной пропаганде военного времени уделялось много внимания тому, чтобы призывать к усердной работе и стыдить за нерадивость. В частности, администрация лагерей пыталась вдохновлять людей через рассказы о подвигах, совершенных бывшими заключенными на фронте. Как следует из работы Барнса, освобожденные узники Сиблага якобы посылали письма своим бывшим товарищам по лагерю, рассказывая о собственном опыте. Как следует из доклада об одном таком письме бывшего заключенного, его автор уверял бывших товарищей по лагерю, что если они будут «лодырями и саботажниками», то станут тем самым «прямыми пособниками врага». Заключенные, читавшие или слушавшие эти письма, писали в ответ, что «будут работать в тылу на разгром врага» [ГАРФ. Ф. 9414. Оп. 1. Д. 1461. Л. 196][304].

Хотя мы, несомненно, должны скептически относиться к правдивости подобных рассказов – ведь условия содержания в большинстве лагерей были ужасными, особенно в 1942 и 1943 годах, – в действительности существует множество примеров, когда бывшие заключенные получали высокие награды за боевые подвиги, в том числе и звание Героя Советского Союза [Bacon 1994: 106].

Еще одним непосредственным стимулом стала практика досрочного освобождения в качестве поощрения за производительный труд. Несмотря на то что официальное сокращение срока наказания путем зачета отработанных трудодней прекратилась в 1939 году, заключенные продолжали получать досрочное освобождение за выполнение и перевыполнение рабочих норм. В 1939 году Политбюро недвусмысленно заявило, что заключенные должны отбывать полный срок, а поощрения получать в виде вознаграждений (усиленные пайки, лучшие бараки и т. д.), но без возможности досрочного освобождения [История сталинского ГУЛАГа 2004, 2: 158][305]. Тем не менее местные администрации признавали необходимость более действенных стимулов. Хотя эта практика в некотором смысле