– Князь Юсупов хотел сделать торжественное открытие незабываемым. Мы так готовились! – продолжила Нонна. – Работали с утра до ночи. Мы хотели сделать прием в стиле Наполеона Третьего, заказали экзотические цветы, подобрали освещение… Все было готово – одежда, модели. Мы с нетерпением начали ждать приглашенных – гостей, модных критиков… А что нас ждало в итоге, дорогая Шурочка? Ра-зо-ча-ро-ва-ни-е!

– Как так? После такой подготовки?

– Огромное разочарование. Никто не пришел. Ни парижская элита, ни белогвардейцы-аристократы, ни люди из Vogue, ни критики – никто. – Нонна наклонилась к Шуре и шепотом прибавила: – Потому что любимый слуга князя забыл разослать приглашения.

Шура понимала всю серьезность произошедшего, но не смогла сдержать смешка.

– О, это ужасно, – посочувствовала она.

– Это было не просто ужасно… Вся подготовка, расходы, ожидания… И никто не постучал в дверь! Впрочем, – сказала она, будто бы вспомнив причину прихода Шуры, – впрочем, я не знаю, почему рассказала тебе все это. Должно быть, я все еще в ужасе. Давай лучше поговорим о тебе. Ирина сказала, что может добавить тебе часы.

– Да, дорогая Нонна. Я готова работать, когда понадоблюсь.

– Все ли у тебя в порядке? – спросила Нонна, не дожидаясь объяснений от Шуры.

– Ах да! – ответила она. – Я просто хочу больше работать.

– Это отличная новость, Шурочка. Отношения между мадам Бартон и ее моделью складываются не очень хорошо. Наверное, мы отдадим ее часы тебе.

Когда князь Юсупов понял, что сотрудники IRFE, бывшие аристократы, не слишком дисциплинированны, то доверил управление модным домом француженке мадам Бартон, а кроме того, после фиаско с приглашениями связи с общественностью перешли к чилийскому маркизу Хорхе де Куэвасу, прекрасно разбиравшемуся в обычаях высшего света. Эти нововведения сработали – вскоре IRFE занял и второй этаж арендуемого дома.

– Она тоже русская? – спросила Шура. Радость от слов Нонны быстро сменилась беспокойством.

– Да, дорогая. Она с семьей в тысяча девятьсот девятнадцатом году бежала в Будапешт и только недавно перебралась в Париж, одна. С дисциплиной у нее беда. Думается мне, она рассказывает нам не все о своей жизни в России.

Шура не знала девушку, которую мадам Бартон планировала уволить, однако ей все равно было тревожно – кто знает, с какими трудностями та столкнулась? Может, она, как и многие, бежала от революции и хваталась за любую работу, чтобы свести концы с концами. А может, она поехала в Париж за возлюбленным, а тот бросил ее… Вариантов было множество, и Шура не могла не сочувствовать незнакомке.

– В чем дело? – спросила Нонна. – Ты будто не рада.

– Не пойми меня неправильно, дорогая Нонна, – ответила Шура. – Конечно, я очень рада, но я не хочу отбирать чужую работу. Не хочу думать о том, что кто-то из-за меня останется без средств.

Нонна заботливо взяла ее за руку.

– Не беспокойся, милая. Миссис Бартон все равно собиралась закрыть счет этой девушки. Уж очень она бесцеремонна и невоспитанна. Ее поведение не красит имидж IRFE. – Поймав задумчивый взгляд Шуры, женщина прибавила: – Поверь мне, ты получишь только ту работу, которую заслуживаешь сама. Ты ведь и так работаешь с нами, ты одна из нас. А та девушка, к примеру, уже должна быть здесь, но, наверное, снова опоздает.

Где-то вблизи раздался суетливый топот Анечки.

– Нонна… – залепетала девушка. – Таня…

Но Нонна не дала ей закончить предложение.

– Она не пришла, не так ли?

Анечка смущенно кивнула, будто чувствовала свою вину за происшедшее. Нонна встала и повернулась к Шуре.

– Разве не об этом я тебе только что говорила? Таня больше не будет работать с нами. Как ты смотришь на то, чтобы подменить ее прямо сейчас?

Шура была в восторге, что работа, которую она так хотела получить, досталась ей настолько легко. Она не стала вынуждать Нонну повторять свое предложение, согласно кивнула женщине и последовала за ней.

Идя по коридору, Шура увидела себя в Стамбуле – миловидную блондинку, гладившую простыни, чтобы заработать на жизнь. В течение нескольких месяцев она работала в прачечной, выглаживая льняные полотна и кружевные одеяла, ее руки потрескались от мыла и порошка, а она все трудилась и тосковала по Родине, по семье, по дому. Она не могла не вспомнить о других девушках, работавших с ней: они, смуглые и темноволосые, закатывали рукава, расстегивали две верхние пуговицы своих блузок и отважно брались за стирку, в то время как Шура – нежная и голубоглазая блондинка – всегда оставалась чужой среди них. И в той стране она была чужой. Одна из клиенток как-то раз обозвала ее «ромашкой среди луговых трав». Иной раз, гладя длинные белые скатерти, она вспоминала столы, которые ее мать накрывала в Кисловодске. Многолюдные праздничные столы. Когда они собирались вечерами, Валентина играла на пианино и очаровывала всех своей музыкой; зимой гости катались на тройках, и звонко звенели бубенцы, а жизнь была полна счастья и радости. Эти воспоминания смешивались с другими – с тяжелым белым паром, клубившимся над ними в прачечной. Шура не могла и не хотела общаться с другими прачками и вежливо игнорировала вопросы, которые те задавали на ломаном французском.

Когда Шура вспомнила, что переживал Сеит, развозя выглаженное белье по гостиницам и ресторанам, уголки ее губ тронула улыбка. Сколько раз рассказывал он ей о том, как его, одетого с иголочки и с тюками в руках, встречали знакомые левантийцы или дипломаты. Клиенты не могли поверить в то, что этот статный молодой человек работает в прачечной, и боялись давать ему чаевые. Однако именно Сеит приносил домой реальные деньги. Хозяин прачечной, грек по фамилии Константинидис, выделил им небольшую комнатушку. Очевидно, идея нанять на работу беглых белогвардейцев пришлась ему по душе.

Самым