Надо еще выяснить, насколько они друзья.

Как часто друзья – на самом деле почти враги, и когда начинают это понимать, может случиться самое страшное.

Чем могла Эмель помешать Эрману? Если на секунду – на одну секунду, не дольше, никаких оснований нет! – предположить, что Айше права, а адвокат лжет, и все было не так: предполагаемый развод, звонки Эмель, их разговоры? Эмель – сама по себе, как например, знающий что-то лишнее человек, Эмель как жена Мустафы, Эмель… кто еще она была?

Тренированная логика услужливо и привычно выстраивала версии: Эмель… разумеется, как привлекательная женщина.

Почему мы никогда не воспринимали ее так? Потому что она казалась нам приложением к собственному мужу и сыну?

А если… если Эрман пытается просто защитить себя? Если он – на секунду, только на секунду, разумные версии будем строить с утра! – был с ней в каких-то особых отношениях? Они соседи, они могли часто встречаться, ее звонки могли означать что-то совсем другое… да он сам мог быть ее любовником, а теперь, чтобы отвести от себя подозрения, говорит об их ссорах, о том, что она обратилась к нему как к адвокату.

Кстати, его жена могла что-то подозревать… жены видят такие вещи. Может, она поэтому и боится? Боится предположить, что ее муж убийца? Боится сказать лишнее, чтобы полиция не заподозрила, что ее муж убийца?

– А Шейда и наша Эмель… они дружили?

– Они точно много общались. А вот дружили ли… то есть Эмель-то ко всем хорошо… но, насколько я знаю, в городе они друг к другу в гости не ходили. В смысле сами Эмель и Шейда – только если с мужьями, на праздники, например. А здесь… здесь, конечно… как здесь не общаться-то?

– Надо мне завтра прямо с утра… слушай, давай-ка ложиться, ты измучилась совсем! Да и я, – не надо обращаться с ней, как с ребенком, она этого не любит, – устал как собака, целый день таблицы всякие по маньяку нашему изучал, с кучей народа переговорил, а потом вдруг все это!

– А что там с маньяком нового?

Она давно ничего не спрашивала, вернее, спрашивала, но не так, как раньше, как-то вскользь, без былой заинтересованности, а сейчас ее интонация словно вернула его в прошлое – не слишком далекое, всего на несколько месяцев назад, но для изменившихся отношений иногда и неделя как целый год.

– Да, в сущности, ничего, – он прижал ее к себе, боясь упустить этот момент возрождения: вот так они сидели на своем собственном диване в маленьком кабинете, где обитало их счастье – книги, компьютер, множество всяких, никому, кроме них, не интересных бумаг, чашки кофе и сигареты, и они сами, умевшие чувствовать радость от недолгого уединения в этом их простом и уютном мире. Они иногда впускали сюда преступников и подозреваемых, свидетелей и героев прочитанных или сочиняемых Айше книг, сюда были вхожи самые разные персонажи реальных и выдуманных историй, здесь строились и рушились логические схемы, отсюда Айше старательно изгоняла газеты и телевизионный шум – здесь жила их любовь, не страсть, та предпочитала спальню, не довольствуясь неудобным диваном и не нуждаясь ни в каких новшествах, вроде кухонного стола или ковра, и поцелуй, нежданно проникший в кабинет, либо уводил их из него, либо так и оставался без продолжения… и ничего другого не нужно было для абсолютного счастья.

По крайней мере так казалось Кемалю.

Сейчас, в темноте чужого дома, они вдруг почувствовали себя так же: все же здесь, с нами – наши разговоры, наше умение почти без слов понимать друг друга, наш интерес к одним и тем же, не всем интересным вещам, наше желание быть вместе, вот так сидеть, обнявшись, и говорить о том, чего, вообще-то, быть не должно.

О преступлениях и преступниках.

– Ничего, – повторил Кемаль, – не могу я его понять, и никто, кстати, не может, вон психологи наши – и те! Никаких зацепок, ничего! Они уже третий раз, по-моему, профиль его составляют, и все результаты разные. Начальство теперь на них косо смотрит: вот, мол, навязали нам свою психологию, шарлатаны… а я как раз сначала им не доверял, первый профиль какой-то неубедительный получился, а сейчас думаю, что они ни при чем. Это убийца такой… особенный. У меня впечатление, что он не маньяк вовсе. Но если он в эту серию кого-то хочет спрятать, то… даже не знаю… либо мы что-то просмотрели, либо – и это самое страшное! – он до своей настоящей жертвы еще не дошел. Но сколько же ему еще нужно?! Что это за жертва такая, из-за которой лишних шесть человек убить не жалко?! И почему он тогда не соблюдает точность, не навязывает нам детали? Или он действительно ненормальный, но мы не можем увидеть в его безумии логику? Ведь, кроме подъездов этих, ничего общего… только что женщины! И способы убийства разные, и перышки больше не появлялись… собираем пыль всякую, волоски, а сравнивать не с чем…

– Ты в полицию завтра пойдешь? – она не перебила его, он и сам, договаривая, уже отвлекся от мыслей об измирском маньяке, уже планировал день, она, как всегда, предугадала ход его мыслей.

– Сегодня уже, – он зевнул. – Полиция, рыбаки, супермаркет, Мария, Шейда, остальное – в зависимости от результатов. А где, кстати, рыба-то? Испортится ведь!

– Я весь пакет в холодильник сунула… чек, наверно, там, ты не вынимал?

– Нет, сейчас гляну… и давай спать, ладно? А то я завтра никакой буду… ты наверху устроилась?

– Да, на третьем. Там две кровати, отдельные, но можно сдвинуть… я в их спальню не могу!

– Да нет, конечно! Мустафу завтра отпустят, он там сам будет… вот он, чек. Четырнадцать сорок семь.

– Что? Время? Так это же алиби! Или нет?

– Неизвестно, смотря как время смерти определят. Ты говорила, он около двух уехал?

– Кажется, – неуверенно ответила Айше. – Знаешь, когда я начинаю о времени думать, мне прямо плохо делается! Настолько здесь никто за временем не следит! Вот спроси меня, во сколько Мария… обнаружила тело, ничего тебе толком не скажу! Во сколько полиция приехала, во сколько Мустафа – ничего не знаю! Слушай… давай завтра… ты сходишь в полицию, договоришься… и мы уедем домой, а?

Робкий заискивающий тон.

Как будто ребенок уговаривает взрослого.

Она сама на себя не похожа – предлагать такое! А брат – оставить его здесь без поддержки и помощи? А Эмель… пусть теперь уже не Эмель, а долг перед Эмель – разве можно просто уехать, оставив все как есть: преступление нераскрытым, убийцу довольным и свободным? А кто будет заниматься разными ужасными, но неизбежными оргвопросами – забрать тело, организовать похороны, известить родных… племянника, господи! Он, кажется, где-то гостит, и это еще одна проблема – подросток, которому кто-то должен сообщить о смерти матери. И такой ужасной смерти. А если Мустафу, вопреки его уверенному заявлению, не отпустят завтра? И послезавтра? Никого не обвинишь: почему местной полиции должно быть очевидно, что он не мог убить свою жену? Они будут продолжать работу, Мустафа у них подозреваемый номер один, ему нужен хороший адвокат… словом, тут столько дел – какой отъезд?!