– Мечом японским. Меч для харакири, то ли сувенирный, то ли настоящий, у соседа был… а у нее пылесос работал, вот никто и ничего… – она прерывисто вздохнула.

«Тефаль»… – почему-то промелькнуло в голове у Николая, – о чем, блин, думает «Тефаль», делая такие пылесосы с убийственным шумом?»

Он понимал, что ерничать сейчас не время, но какие-то мысли о бесшумной бытовой технике в стилистике в зубах навязших рекламных роликов против его воли заметались в голове. Типа: «бесшумный пылесос – и убийцы вам не страшны!» – смешно, но Машке не скажешь, черный юмор, совсем черный.

Убийство, как ни стыдно признаться, оставило его равнодушным.

Ужас, конечно, но не наше дело, сами мы не местные, если Машка так боится – поменяем билеты и через недельку в Москву, что нам мешает? Хватит, и так два месяца почти тут загорают, ему самому и неделя сойдет, успеет наплаваться. Двери на ночь запирать получше, с открытыми окнами не спать – да и кто с ними спит в такую жару, одно спасение кондиционер! – и никто к ним не влезет, никакой маньяк. Ну и за Мишкой получше следить, да Машка и так всегда… как наседка… а сейчас они вообще все вместе… и Мишка с Ланой… по одному не ходить, по вечерам особенно… нет, ничего страшного, все путем.

А полиция пусть только попробует… мы иностранные граждане, нечего нас в свое убийство впутывать! Допрашивать они ее будут… пусть только явятся!

– Все, забудь, я теперь с ними сам! Спокойно, Маша, я Дубровский! Тебя, кстати, на каком языке допрашивали-то? Неужели переводчика нашли?

– Да нет, откуда? По-английски объяснялись как могли… да я ничего и не видела-то толком, в обморок хлопнулась, представляешь?!

Николай не представлял.

Его личная, собственная, образцовая Маша не только не плакала, но и не падала (как она чудно сказала – «хлопнулась»!) и не хлопалась в обмороки, никогда никого не беспокоила по пустякам; ее ежевечерний рассказ о прожитом дне, когда он приходил наконец-то с работы и еще не успевал выкинуть из головы расценки на цемент, проблемы с подрядчиками, придирки пожарных и прочие страшные беды, угрожающие строительству, напоминал краткие сводки с передовой, причем всегда оказывалось, что сражение уже закончено, и ему, как любому главнокомандующему, оставалось только принять к сведению его исход.

Был ли нездоров Мишка, устраивала ли переезд теща, возникали ли проблемы у тестя, являлась ли некстати любимая, заплаканная сестрица, – Маша разруливала все это, успевая приготовить к вечеру ужин и все как-то прибрать, постирать, перегладить, позаниматься с сыном, что-то почитать, что-то купить, причесаться… да, вот именно.

Николай никогда не видел ее некрасивой: небрежно одетой, с немытой головой, с поломанными ногтями, – и в доме никогда не было того, что он с непонятно откуда взявшимся отвращением замечал в семьях приятелей и у собственных родителей.

Он не мог внятно объяснить, почему он так ненавидел посуду, даже единственную кастрюлю, в раковине, белье, приготовленное для глажки и лежащее так в каком-нибудь углу по много дней, обилие пыльных и продолжающих покрываться пылью безделушек, серые, заставленные черт-те чем подоконники под тоже сероватыми, непрозрачными стеклами, загроможденные баночками и скляночками кухни, на которых с трудом находилось место, чтобы втиснуть разделочную доску и отрезать кусок хлеба… словом, весь этот московско-советский быт – бессмысленный и беспощадный.

Он даже не знал, как сильно он его ненавидит, пока не женился на Маше и не привык к тому, что лишних вещей то ли нет вообще, то ли не видно, что все баночки и скляночки кухни обитают в специальных шкафчиках, а если ему вдруг пришла фантазия самому порезать… ну, например, лимон к коньяку, чтобы облегчить труд хозяйки, то места было сколько угодно – вся идеально сверкающая поверхность рабочего стола. При этом квартира у них сначала была совсем небольшая, обычная, типовая московская квартира, но он никогда не задумывался, где прячет жена то, что предназначено для глажки, где сохнут грязные тряпки, почему занавеска всегда чиста и так красиво висит, а подоконник тоже чист и, за исключением какой-нибудь симпатичной вазочки, свободен от постоя, куда девается все то, что так и лезло ему на глаза в других домах: щетки и расчески с непременными волосами в ванной или пудреница в прихожей, например.

Ничего этого не было, и, когда родился Мишка, Маша, вопреки его ожиданиям и опасениям, продолжала так же успешно справляться со всеми делами, укрепляя его презрение к вечно суетящимся, ничего не успевающим и вечно жалующимся женам друзей. Нет, он и сам помогал ей, чем мог, ездил по магазинам и рынкам, избавлял от каких-то сложных вопросов, вроде ремонта ее машины, но оставалось (он это знал, как никто!) множество требующих времени и внимания мелочей, которые на самом деле мелочами не были. Которые могли разрастись до огромных размеров, покрыться пылью и жирными пятнами, и в таком, разросшемся, виде нагонять тоску и обреченность, как заброшенное, заросшее сорняками поле: как к нему приступиться, с какого угла… ну его совсем к черту, ничего уже не поделаешь!

Мелочей, по твердому убеждению Николая, не существовало вообще. Если бы он хоть раз позволил себе посчитать мелочью, скажем, жалобу таджика-рабочего на прораба, или странные подтеки на уже покрашенной стене, или неуверенный ответ логистика о вроде бы доставленных стройматериалах, или ссору инженера-механика с электриками, которую от него почему-то пытались скрыть… где бы он был, если бы относился к этому как к мелочам?!

Давно бы прогорел, а то и похуже: вон сколько сейчас обрушившихся рынков, аквапарков, катков, а все почему? Торопятся, не учитывают мелочи, тяп-ляп и готово – лишь бы денег заработать, причем прямо сейчас и побольше. А в результате – кто больше зарабатывает? Правильно: тот, кто не торопится, не отдыхает, во все вникает, все помнит, вплоть до дня рождения очередного префекта и времени прибытия очередной тетки из санэпидемстанции.

Счастье, что Маша такая же! А то была бы как сестрица… слезы, стихи, обмороки… вот где шляется, спрашивается, а?!

И так Мишке изменяет, гадина, просто чудо, что он ничего не замечает: не привык вникать в мелочи, вот и важное проглядел, долго ли?

Он с удовольствием обнимал жену, испытывая новое для себя чувство сильного мужчины, утешающего слабую женщину: нет, ежедневно он бы этого не вынес, но при таком форс-мажоре вполне допустимо. В конце концов, женщинам иногда нужно и слабыми побыть… кстати, Машка опять же молодец, сильна, ничего не скажешь – еще неизвестно, как бы он сам-то отреагировал, если бы обнаружил труп!

Меч для харакири – ни фига себе!

– А что тут у вас японцы, что ли, есть? – задал он первый пришедший в голову, но показавшийся логичным вопрос.

– Да нет, какие японцы, откуда? Просто вот в том доме, – Маша опять показала куда-то, но Николай и головы не повернул: какая разница, что она все «тот дом», «этот дом»?! Все тут на пятачке – что тот дом, что этот… – Во-о-он в том, где колокольчики эти… нет, их вроде нет уже… хозяин Японией увлекается, сад камней даже устроил… и меч у него был, я же говорила. Слушай, подожди, я Ланке позвоню… черт, не слышит, что ли?