Суммарно можно сказать, что после Крыма[478] и Донбасса, где были и физические действия, российские информационные интервенции были обнаружены в американских и французских президентских выборах, референдумах (Брекзит, Каталония (о последнем см.[479]). Правда, при этом считается, что их воздействие не было столь решающим.

Однако имеется и другая точка зрения, которая акцентирует иной аспект: «Эффект социальной передачи был сильнее прямого эффекта самих сообщений. Уровень переубеждения избирателя составлял около 0,39 %, что представляется малой величиной, но реально он переводится в дополнительные 282 тысячи голосов. Если вспомнить основные голосования, такие как Брекзит с результатом 51,9 % против 48,1 %, или тот факт, что Хиллари проиграла выборы 77 тысячами голосов, то в зависимости от контекста такие малые эффекты могут значить очень много»[480][481].

В будущем воздействия будут с неизбежностью смещаться на все более незаметные сейчас уровни, сегодня дигитальное нападение — это все учебные атаки и учебные тревоги, но завтра для них будет найдено то, что послужит реальным боевым выстрелом, а не просто хлопком.

Данная гибридная война со стороны России оказалась возможной благодаря тому, что ее допустило российское массовое сознание. Но одновременно она сработала и на укрепление украинского самосознания. Сходная ситуация была привнесена в Чехословакию советскими танками: «Лидеры Пражской весны никогда не выступали против социализма — об этом потом писали и говорили все причастные к чехословацкой перестройке, от Александра Дубчека до Зденека Млынаржа. Сама Пражская весна не была протестом, и уж тем более чем-то антирусским или антисоветским. Чешская, точнее, чехословацкая идентичность обретет более внятные очертания только потом, после танков. Милан Кундера писал в романе „Неведение“ о ЧССР после августа 1968-го: „Никогда страна не была до такой степени отечеством, чехи — до такой степени чехами“»[482].

Сильные события создают сильные результаты, слабые события происходят незамеченными. Украина получила урок, последствия которого еще долго будут оказывать влияние.

Политическая война является часто встречающимся феноменом в любой стране. Правда, иногда она переходит и в область экономики, когда на постсоветском пространстве политических противников лишают бизнеса, осуществляя таким образом влияние на их политическую деятельность. Могут даже открывать уголовные дела, чтобы сделать депутата или политика послушнее. Но в целом политическая война бескровна и потому привлекательна. Она выполняет свои цели, не афишируя их.

В 1948 г. Джордж Кеннан выступил с обоснованием политической войны[483]. Он видел ее так, как мы сегодня видим войну гибридную: это применение любого невоенного инструментария для достижения национальных целей. Он считает, что Британская империя выжила благодаря инструментарию политической войны. Ленин также владел им прекрасно.

Для Кеннана политическая война — это политические союзы, экономические меры типа плана Маршалла, это белая пропаганда. Но главное деление все же идет на открытые и тайные операции. При этом совершенно четко политическая война направлена на поддержку антикоммунистических групп в других странах, которые угрожают США. К тайным операциям относятся поддержка «дружеских» зарубежных элементов, «черная» психологическая война и помощь повстанцам во враждебных государствах.

Ф. Хоффман, который первым увидел в конфликтах двадцать первого столетия преобладание гибридной войны[484], критикует Кеннана, с одной стороны, за то, что раз это «вне войны», то это уже и не война[485]. С другой — большая часть перечисленных им действий (пропаганда, санкции, подрывные действия) не останавливаются, когда война официально начинается.

В его понимании гибридной войны регулярный и иррегулярный инструментарий работают вместе на одном поле боя. При этом нетрадиционный инструментарий является решающим, а не просто поддерживающим основной.

Представим также и другие мнения. Политическую войну представляют не только как скрытое применение силы, но и как разные варианты экономического давления: «подкупы, блокады или помощь с условиями, все это давние способы госуправления, которые используются теперь для политической войны. Информационное пространство также является важным полем боя. Благодаря относительно низким барьерам для входа в социальные медиа даже негосударственные акторы тип и Исламского Государства могут вести сложные информационные кампании по рекрутированию и пропаганде»[486].

Такие информационные действия, вероятно, можно обозначить как использование «анонимных СМИ», если можно ввести такое понятие. Сюда же можно отнести варианты объединения типа ольгинских троллей. Такое анонимное СМИ выступает как множество отдельных пользователей, которые как бы не связаны друг с другом. Это СМИ, спрятанное для получателя информации в таком же, как он, пользователе. Это дисперсные коммуникации, контент которых объединяется уже в голове получателя, создавая ощущение массовой поддержки данного типа контента.