румяное, нос курносый, глаза голубые, на щеках, когда смеется, появляются ямочки и задает вопрос: «Правда, что Гитлер хочет сдать Берлин американцам?»

Посмотрел я на него внимательнее — на лице этакая стариковская озабоченность.

— Что, боишься, тебе не достанется воевать в Берлине?

— Нет, — серьезно ответил он, — отец мой погиб, защищая Москву. Перед боем писал мне в письме: «Миша, если я не дойду до Берлина, ты, сынок, постарайся дойти и фамилию нашу — Иванов — на рейхстаге напиши». Дома я поклялся завет отца выполнить, от Днепра с боями иду, а под конец такое дело, солдаты говорят!

— Ничего, Миша, не унывай. Наше командование знает, что делать. Возьмем Берлин, рейхстаг тоже возьмем и фамилию вашу на самом видном месте напишем.

Солдат улыбнулся.

— Спасибо, товарищ парторг. Успокоили вы меня.

Да, фашистское командование готовилось сдать Берлин американо-английским войскам. Оно, по сути дели, совершенно обнажило свой Западный фронт, перебросил основные силы против нас. Возвели на пути наступающих советских войск мощные рубежи обороны. Общая ее глубина, включая и укрепления Берлина, достигала 100 километров. Здесь была сосредоточена миллионная армия с тысячами орудий, танков, самолетов. Думали, что Советская Армия не преодолеет весь этот заслон. Куда там!

Наступление наших войск открыли мощные залпы артиллерии, бомбовые удары авиации. За огневым валом устремились пехота и танки. Свет 140 прожекторов ослеплял вражеских солдат. Командование трех наших фронтов, штурмующих Берлин, бросило в бой 41 тысячу стволов орудий и минометов, более 6 тысяч танков, 8 тысяч самолетов. Земля фашистская гудела и стонала от нашего огня и стали. Солдат Страны Советов вел последний бой с фашистскими бандами.

Нашему батальону и соседнему (им командовал капитан Неустроев) дали Красные знамена: кто быстрее водрузит знамя Победы над рейхстагом. По взводам раздали красные флажки — отмечать последние рубежи, где наши воины ведут бои.

Перед штурмом мы заняли здание Министерства внутренних дел. До рейхстага оставалось метров триста. Но эти триста метров открытой площади представляли собой поле огня и смерти. Пули, мины, снаряды падали на каждый ее сантиметр. Казалось, мышь и та не пробежит, не то, что человек.

Рейхстаг опоясан рвом, залитым водой, целой системой траншей, вокруг — сплошное минное поле.

Готовимся в штурму. Комбат Василий Давыдов говорит мне: «Каримджан, скажи солдатам пару слов, ведь идем для многих в последний, смертельный бой».

А что сказать? Все как будто сказано. В большой подвальной комнате собралось много солдат, все чего-то ожидают, хотя все известно, как таблица умножения. Только давай сигнал атаки.

— Друзья, боевые товарищи, — начал я. — Завтра 1-ое Мая. Дома мы шли бы под Красным знаменем по улицам городов и сел. Но не добили еще врага. Вот оно, наше Красное знамя, и мы его должны водрузить на рейхстаге. Тогда будет большой праздник для всей нашей Родины.

После меня выступили бойцы Кирилл Середа, Петр Агарков, Сергей Токнов — мой хороший друг, командир роты Греченков.

— Даешь рейхстаг! — и весь разговор.

За час до штурма прошла партийная комиссия, приняли в партию отличившихся бойцов — Ивана Клименко, Василия Киву. А первым принимали командира взвода лейтенанта Рахимжана Кошкарбаева. Этот отважный воин писал в своем заявлении: «Прошу принять меня в члены партии. Желаю штурмовать рейхстаг коммунистом. Высокое звание коммуниста оправдаю с честью».

Стрелки часов бегут. Вот-вот будет сигнал штурма! Волнение охватывает всех нас. Кто про себя, кто с товарищами обмениваются краткими фразами, глядя на здание рейхстага.

— Хорош орешек! Сам Суворов и тот подумал бы, как его раскусить.

И тут же в ответ.

— Ерунда, разобьем!

Фашисты словно почувствовали начало штурма, открыли массированный огонь из всех видов оружия. Даже зенитные орудия и те били по зданию, где мы сосредоточились для атаки.

«Добрались все-таки до этого места, где закрылся шайтан-Гитлер, — подумал я. — Теперь нас отсюда ничем не выкуришь. А мы доберемся до тебя, фашистская собака!»

Греченков шепчет мне: «Счастливые! Первыми штурмуем рейхстаг…»

Мне хотелось крикнуть так, чтоб было слышно в Андижане: «Сейчас мы идем на штурм змеиного гитлеровского гнезда! И ваш Каримджан тоже идет!» У меня в то время было такое чувство, будто все узбеки смотрят на меня: не подведу ли я?

Подошел капитан Давыдов. Внимательно посмотрел на меня, будто ощупал глазами:

— Я надеюсь на тебя…

— В чем вопрос? Смерть или победа! Только так! — ответил я ему.

Еще и еще раз всматриваюсь в здание рейхстага, во все то, что на пути к нему: трансформаторная будка, низкорослые дома, рекламная тумба…

Подозвал солдат.

— Смотрите на рейхстаг, через это окно. Приглядывайтесь внимательно. Каждый камушек, каждую ямку на дороге запоминайте, пригодится!

За окном творилось что-то невообразимое… Высунуться из окна подвала казалось невозможным. А нам предстояло пройти через эту площадь, взять рейхстаг, который изрыгал огонь и смерть.

А у бойцов все это вызывало не страх, а злость и ненависть к подыхающему зверю. Они наперебой просили разрешить первыми выскочить из окна в начале штурма.

Разве можно забыть эти минуты перед штурмом! Я смотрю на своих бойцов-товарищей, прислушиваюсь к их разговорам — и ни малейшего сомнения в успехе штурма! Принесли бревна, кирпичи. Сделали подмостки к окнам, чтобы легче было выбираться. Притащили несколько ящиков с гранатами, все мы наполнили ими свои карманы. Диски автоматов были полны, пулеметы снаряжены. А на площади бой не умолкал. Слева рухнуло какое-то здание, другое вспыхнуло свечой, по площади расстилался черный дым. Эх, хорошо бы сейчас ринуться в атаку, дым был бы прикрытием!

Тут же голос Давыдова:

— Исаков, сейчас начнется артподготовка. С первыми выстрелами — вперед!

Он предупредил нас с Греченковым, что за нами будут тянуть телефонный провод. И еще условились, если провод порвется, а мы ворвемся в рейхстаг, дадим сразу красную ракету.

Воздух наполнен страшным гулом — наша артиллерия бьет по площади, по рейхстагу.

Вот он, долгожданный миг!

Я подал команду:

— Братья, за мной! — сам прыгнул в окно, мгновение — и площадь, словно ковер, лежит передо мной. Где-то там впереди в пыли, в дыму, в пламени — здание рейхстага. Осколки впиваются в тело. Но разве сейчас до них?