в плечах и имел большие руки и ноги. Полковник Юрий обладал руками нежными, он посвящал по крайней мере час времени на уход за отточенными блестящими ногтями. Плечи его были юношески неразвитыми, чуть-чуть приподнятыми вверх. Заурбек брил голову наголо, полковник Юрий только подстригал. Не в меру красные губы Заурбека украшали грозные усы, завернутые в кольца; полковник Юрий носил усы по-английски: две короткие пряди волос, положенные на верхнюю губу, они напоминали цветом и формой зубные щетки. Черные глаза Заурбека горели и метали искры. Слегка прищуренные серо-голубые глаза полковника Юрия глядели на весь мир с холодноватым презрением. Заурбек обладал сильной волей, но воля его напоминала лук, натянутый до предела, готовый ежеминутно лопнуть – и тогда могучая стрела вопьется в грудь со свистящим шипением. Воля полковника Юрия может быть сравнима с голубоватым блеском меча, такого меча, который взвивается лишь для того, чтобы поразить, но поразить насмерть.

В далеком прошлом, когда полковник Юрий молодым корнетом вышел в один из гвардейских кавалерийских полков с ним произошла серьезная неприятность. Ему случилось заехать в знаменитый на всю Россию московский ресторан «Яр». В ресторане шел кутеж: кутили здоровенные «дяди» купцы-волжане. Они выгодно купили и выгодно продали товары на Нижегородской ярмарке, и вот – приехали повеселиться в Москву. Поближе к эстраде сидели купцы, в стороне за столиком у стены расположился Юрий. С ним сидела балерина, ноги которой свели с ума всех мужчин Старого и Нового Света. Часу в третьем утра, когда счет идет на сотни рублей, когда прислуживающие татары начинают потихоньку зевать в кулак, а на эстраде появляются цыгане, кутящие купцы почувствовали прилив вдохновения.

Они встали из-за стола и устроили хоровод. По их приказанию цыгане пели какую-то заупокойную песню, а они приплясывали, поднимая ноги выше головы и притоптывали каблуками. Юрий несколько раз упрашивал балерину уйти, но ей «хотелось посмотреть» – женщина!.. Ева!.. Любопытство!.. Когда купцам надоело кружиться, они раздали цыганам деньги в золоте и кредитных билетах, из которых самым мелким была «синенькая», и заставили их показать цыганскую пляску. Цыгане бренчали на гитарах, пели, разухабисто дергали конечностями, но купцов и это не удовлетворило.

– Слушай, Юрий, – сказала балерина, – хочешь, я станцую?.. Я для тебя станцую, – прибавила она, блестя глазами и нежно вытягиваясь, как будто приготовлялась к танцу «Умирающий лебедь».

Юрий нахмурился – разве она не понимает, как неловко танцевать ей перед пьяной купеческой компанией и где – в конце концов чем «Яр» не кабак?.. Но когда женщина пришла в настроение «дерзнуть», никакие резоны не существуют… «Боже мой! Что же тут такого? Ведь танцует же она перед всяким, кто приходит в театр? Чем же русские купцы хуже американских конторщиков?.. И кроме того, ведь она не для купцов танцует, а для него – милого Юрочки…» «Милый Юрочка» пожал плечами. Балерина подозвала старшего цыгана и спросила его, умеет ли хор петь «Колыбельную песню». Заносчиво тряхнул цыган поредевшими кудрями, низко поклонился и выжидательно посмотрел на Юрия. Юрий протянул ему сторублевку…

Спи младенец, мой прекрасный…

Баюшки-баю…

Тихо смотрит месяц ясный

В колыбель твою… –

тихо и проникновенно начали цыгане. Словно детская слеза трепетали тонкоголосые струны цыганского хора и вызывали слезы. Могучим гулом поддерживали басы и вплетали в сердце слушателей тоску о неведомом и недостижимом. Купцы притихли. Балерина поднялась и с низко опущенной головой вышла на ковер, не занятый столиками. Юрий понял, что начинается импровизация…

Стану сказывать я сказку,

Песенку спою…

Ты ж дремли, закрывши глазки,

Баюшки-баю…

Балерина воображала себя несчастной матерью, с больным ребенком на руках. Она не спала несколько ночей. Ее муж – бессердечный обманщик – насмеялся над ее молодостью и чистотой, и потом бросил ее, когда она ожидала дитя. Дитя не спит. Его лихорадочно светящиеся глазенки устремлены на нее, они спрашивают ее: почему? Почему так больно?.. Спи, спи, мой маленький голубь, спи! И она тихонько и неясно качает его прелестными руками, белизна которых подобна белизне короны Эльбруса… Мягкие звуки песни зачаровывали и уносили в ту, далекую, недосягаемую страну, которая называется Детство. Ничего лучшего для укрощения опьяневших голов придумать нельзя. Юрий видел, как кое-кто из купцов смахивал с ресниц слезу… Но как раз в тот момент, когда пляска и песня достигли высочайшего давления на сердца, балерина встрепенулась, как после долгого сна, и крикнула заразительно радостно и звонко:

– Плясовую!.. Эх!

И понеслась… Тут началось столпотворение, цыгане уже не пели, а ухали и улюлюкали в восторге. Купцы, только что изнывавшие в тоске и плакавшие о материнской любви и ласке, воспрянули духом. А Юрий! Юрий морщился.

Он уже предвидел, что конец будет печален: слезы, раскаяние, истерика. Но истинного конца он не угадывал.

В порыве, который охватил балерину, было нечто болезненное. Она искала слез – и нашла их в колыбельной песне. Она искала веселья – но и бешеный танец ее не веселил. Ее душа искала чего-то такого, что вызывает последний восторг, мучительный, сладкий и оскорбительный… Балерина протянула руки молодому купцу, глядевшему на нее потерянными и страстными в то же время глазами. Ошеломленный счастьем, купец схватил ее в охапку, как-то странно охнул и побежал к дверям. Юрий переступил ему дорогу:

– Оставьте ее! – сказал Юрий.

В его голосе было нечто, заставившее купца на мгновение очнуться от охватившего его хмеля. Но – только на мгновение.

– Пусти!.. Моя! – завопил купец, перекладывая балерину на одну руку, а другой отстраняя Юрия.

Балерина находилась в состоянии, близком к обмороку. Юрий вынул новенький браунинг, холодный и изящный, и приставил его дуло ко лбу купца.

– Прочь! – сказал он негромко, но таким голосом, убедительнее которого звучит только пуля…

Купец положил балерину на ковер и кинулся отнимать револьвер.

…Непоборимая стихия?.. Да. Несчастный случай?.. Да. Один из тех случаев, которые доказывают нелогичность жизни. Ее непонятность. Дикость. Ужас.

…Юрий упал на землю и, лежа, прострелил голову молодого купца. Историю «затушили», но все-таки Юрию пришлось уйти из гвардейского полка: так печально началась его жизненная карьера.

Лишившись полковой семьи, Юрий почувствовал томительное одиночество: он был сирота. Никакая другая служба, кроме военной, его не привлекала. Что делать? Но как раз в это время вспыхнула очередная революция в Мексике. Казалось бы, что общего между мексиканской революцией и молодым русским офицером, исключенным из гвардии? Но Юрий был настоящий русский. Истинная родина русского человека – вселенная. Вот почему мексиканская кавалерия обогатилась блестящим, талантливым и неустрашимым офицером. Кто знает: чего бы достиг Юрий в случае победы той стороны,