Кокрен понимал, что темнеет не небо, а у него в глазах, но протянул дрожащую руку и вдруг крепко стиснул стержень отвертки.

– Не убивайте ее, – прошептал он.

«О каком боге она говорит? – спрашивал он себя. – Может ли этот ужасный маленький гомункулус, которого она описала, быть тем же существом, что и божество рощ и виноградных лоз, предлагавшее pagadebiti? Тем самым Мондаром, который говорил с ним в Париже с такой отеческой благожелательностью, а потом превратился в тварь с бычьей головой, а потом в соломенное чучело, отдаленно напоминающее человека? Тем самым богом, заставившим Агаву из пьесы Еврипида, которую пересказывал Мавранос, обезглавить родного сына? Какое же первобытное протобожество могло представать во всех этих ипостасях?»

Ему представились бесконечные ряды скрюченных распятий, мокнущих под дождем на холмах.

– Не убивайте ее, – повторил он. – Я защищу ее, я спасу ее от него.

«Я люблю настоящую, – думал он, – пусть даже никто не знает, которая из них – она».

Пламтри с явным сочувствием покачала головой.

– Рано или поздно она придет к тому, чтобы растерзать вас исключительно ради возможности принести ему вашу голову. Кем вы приходитесь богу?

Кокрен резким движением вынул отвертку из ее рук. Потом медленно повернул свою правую руку и показал женщине отметину.

– Еще ребенком я подставил руку, чтобы спасти его от ножниц подстригальщика.

Пламтри ахнула, медленно кивнул и сказала:

– Отправьте ее в море. Ей место в Индии, а не здесь, и не ей быть матерью бога. Сам бог не мог бы хотеть этого: иметь воплощенный аспект себя в сыновних обязательствах перед чудовищем. – Она улыбнулась ему улыбкой, которую он не видел раньше на лице Пламтри, но определенно смелой. – Я тоже ее люблю.

– Я сделаю то, что следует, – ответил Кокрен, – для нее. – Потом глубоко вздохнул и ласково позвал: – Дженис.

Черты Пламтри заострились в тревоге.

– Ах, это Костыль, – сказала она, и вдруг затараторила: – Он был здесь? Я ощущаю его имя на языке! Папочка! – выкрикнула она, обводя взглядом двор и теплицу. – Папочка, я никогда тебя не брошу! Я всегда поймаю тебя! Ты меня слышишь? Клянусь своей жизнью, куда бы я ни пошла, ты всегда будешь со мной!

– Дженис, замолчи, пожалуйста! – прошипел Кокрен, всем своим существом ощущая виноградники и скелет в теплице. – Его здесь не было. Я должен поговорить с тобой. Можешь не прощать меня, но ты должна знать: я признаю, что был совершенно неправ, и мне ужасно жаль и стыдно за свой поступок. – Он стукнул себя кулаком по бедру, в бешенстве из-за собственного косноязычия. – Дженис, все мои оправдания были ложью. Ты была права насчет меня, но я хочу сделать для тебя все, что в моих силах. Вернись к нам, пожалуйста! Ты нужна Коди. Ты нужна мне. Я…

– Быть иль не быть, вот в чем вопрос, – объявила Пламтри.

– Валори? – неуверенно осведомился Кокрен.

– Нет… нет. Это все еще я, Дженис.

«Мог бы и сам догадаться, – подумал Кокрен, – Валори не стала бы цитировать единственную строчку из Шекспира, которую знают все на свете».

– Дженис, я…

– Не надо, Костыль не должен, я не стану его слушать… Мы с этим справимся. Если он хочет что-то сделать для меня, пусть оставит меня в покое, он может отвязаться от меня! – Она почти бегом бросилась к двери кухни, распахнула ее и захлопнула за собой.

Кокрен подумал было, что ее стоит догнать. Потом вздохнул, взял банку с пивом, оставленную Коди, и прислонился к крылу машины. Может быть, размышлял он, следовало сказать все это мертвой Валори, чтобы с Дженис объяснялась она.

«Чего хорошего может быть в таком типе, как я? – спрашивал себя он, поглядывая то на дверь кухни, то на отметину на тыльной стороне кисти. – Как, черт возьми, мне играть в этой раздаче, когда столько народу сложило в мою ставку все, что у них есть?» И он вспомнил, как Кути две недели назад, на развалинах Купален Сатро, сказал ему: «Вы будете рисковать всеми нами».

Омар Салвой оказался в спальне, где находился телефон.

Он знал, что говорить с доктором Ричардом Полом Арментроутом следует крайне осторожно, и скрестил руки на груди собственной дочери. «Детка, обещаю тебе божественного отпрыска, которого ты будешь пестовать весь этот год из тринадцати лун, – думал он, прохаживаясь по тряпичному коврику перед тумбочкой. – Спи-ка, детка-лапочка, на охоте папочка. Леопарда он убьет, детку в шкуру завернет и под землю погребет».

В юности Салвой стремился всего лишь отыскать короля, чтобы прислуживать ему. Во время учебы в Стэнфордском университете он жил в маленькой запущенной квартирке в Менло-парке, до крайности увлекался театром, особенно Шекспиром, и находил в непонятных пьесах различные удивительные намеки и знаки.

В мае 1964 года, когда ему было девятнадцать, он вместе с приятелем отправился к Кену Кизи, который жил на опушке секвойевого леса в Ла-Хонде, недалеко от южного окончания 84-го шоссе. Кизи всего два года назад опубликовал «Пролетая над гнездом кукушки».

Тогда Салвою показалось, что именно Кизи и есть тот самый его вожделенный суверен. Массивный лысоватый орегонец собрал на своем отдаленном ранчо на склоне холма в каньоне целое племя, перед которым разглагольствовал о новом наркотике ЛСД как о едва ли не священном ключе к «мирам, которые всегда существовали». На крыше дома гремели колонки, разрушая тишину леса из древних секвой, и на всех деревьях висели странные ветровые свистульки и безумные картины. Позже Омар Салвой посещал ранчо Ла-Хонда уже в одиночестве, каждый уик-энд гоняя на стареньком «Карман-Гиа» по 84-му шоссе через горы Санта-Крус.

Однажды кто-то нашел в лесу дюжину больших деревянных фигур для садовых шахмат – потрескавшихся, с облупившейся краской, и племя Кизи ни с того ни с сего начало импровизировать диалог между фигурами – там было что-то про короля, которому угрожали кастрацией, про девчонку с «электрическими угрями вместо сисек, которыми она ионизировала меч короля Артура, лежавшего на дне болота», – и хотя импровизированная пьеса была просто веселым рэпом, сочиненным от нечего делать одуревшей от наркотиков группой протохиппи, Салвой заподозрил в этих словах проявление каких-то мифических, архетипических сил. Когда Кизи велел своим последователям покрывать случайными узорами флуоресцирующей краской школьный автобус «Интернешенал Харвестер» 1939 года выпуска, который только что купил, Салвой в окошке маршрута над лобовым стеклом нарисовал имя «АРТУР».

Той ночью он сумел на несколько минут увести Кизи от почитателей и рассказать ему о волшебном королевстве американского Запада и о том, как нынешнего короля (кастрированного пришлого француза!) несомненно удастся свергнуть через пять лет, в 1969 году, на Пасху, когда завершится очередной цикл. Он рассказал Кизи и о сверхъестественной силе, которую тот обретет, если займет трон, и о том, что он сможет, как это делает нынешний король, управлять действиями бога землетрясений и вина, и поднимать призраков, чтобы выполнять его поручения, и жить вечно. А он, Омар Салвой, станет советником короля Кизи.