– Но, – сказала она, – так же нельзя! Это все равно что… вкатить себе грязный героин. Кути, в тебя рухнет куча воспоминаний, тяжелых, как железный лом, его ядовитая жизненная сила… – И беспомощно добавила про себя: «Это куда хуже того, что ты сейчас носишь в себе, чем бы оно ни было».

– Кроме того, – добавил Пит Салливан, с явным испугом глядя на приемного сына, – он не призрак. Он полноценная личность. Ты… Тебя может попросту разорвать!

– Я сказал – правдоподобно напугать. – Кути вернулся в столовую и сел рядом с Пламтри, на то место, где недавно сидел Пит. – Если я сам не могу сказать с уверенностью, что не способен это сделать, то он – тем более. А я думаю, что мне по силам убить его. Это зависит, конечно, и от его собственной силы: вышвырнуть его из головы мисс Пламтри – будто ударить по мячу для гольфа, установленному на подставку.

«О, не поддавайся легкомыслию и гордыне, Кути», – горестно думала Анжелика и сказала бы это вслух, если бы не знала, что им на самом деле может потребоваться, чтобы он так поступил, и поэтому она не собиралась заранее останавливать его.

– Не убивая мисс Пламтри? – хрипло спросил Кокрен, скептически глядя на Кути широко раскрытыми глазами.

Кути вскинул брови и прищурился на него через стол, но поймал краем глаза исполненный мучительной боли и отчаяния взгляд Анжелики и тут же покраснел и уткнулся в скатерть.

– Не знаю, – прошептал он. – Я даже не знаю, не сильнее ли он меня. Он старше меня и злее, так что, может быть. – Он поднял голову: было видно, что он смущен. – Но… видите ли… я могу правдоподобно угрожать ему этим.

– Вы только не убейте меня, прежде чем он расскажет, что делать, – сказала Пламтри с бравадой, порожденной, как решила Анжелика, полнейшей внутренней пустотой и бессилием, вскинула руки и голосом, поднявшимся от контральто до высокого фальцета, произнесла:

– Сид, у тебя найдется моток скотча?

У Кути сделался такой вид, будто его затошнило.

– Вовсе ни к чему браться за это на ночь глядя, – поспешно сказала Анжелика. Пламтри сейчас походила на изогнутый кусок закаленного стекла, и Анжелика боялась, что один точно направленный легкий удар может рассыпать ее разум на тысячи крошечных личностей, ни одна из которых не будет разумнее младенца. Кути выглядел не намного лучше. – Нет, тем более что сегодня он уже побывал и ушел, – продолжала Анжелика самым уверенным профессиональным врачебным тоном, на какой была способна. – Завтра, нам хватит времени.

И Кути, и Пламтри обмякли на стульях с облегчением, в котором угадывалась и некоторая неловкость.

– Тогда, ради всего святого, дайте мне выпить, – сказала Пламтри срывающимся голосом. – Сид, у тебя найдется водка?

– Найдется, – вторил ей Кокрен, тяжело, по-стариковски поднимаясь со стула.

– Много?

Кокрен лишь кивнул и зашаркал в кухню.

Прежде чем потянуться к висевшему на стене шкафчику со спиртным, он остановился у раковины и уставился на белую горку переливающихся мыльных пузырей, неподвижно стоявшую над полной раковиной посуды. Перед ним ярко вспыхнуло воспоминание о том, как Нина, в фартуке, много раз наклонялась над этой раковиной, и внезапно пена с почти неслышным шипением исчезла, оставив тарелки, сваленные в раковину, скучно выглядывать из-под серой воды.

«Ее призрак исчез, – с неожиданной легкостью подумал он, – но мои воспоминания о ней, по-видимому, сохраняют какую-то ощутимую силу. А значит, с нами еще не кончено…»

Кокрен проснулся в своей постели от рокота мотора «Торино» на заднем дворе. Он увидел, что в спальню сквозь тюлевые занавески сочится серый свет, и похмельное сознание решило, что сейчас, вероятно, около семи утра. Они с Пламтри засиделись, выпивая, за полночь, и когда он встал, нетвердо держась на ногах, и объявил, что будет спать на диване, Пламтри велела ему лечь на кровать. «На диване лягу я, – сказала она, тщательно проговаривая слова. – Я вижу его отсюда и поэтому знаю, что смогу его найти».

Помимо всего прочего, они обсуждали бессмертных животных. Коди утверждала, что карп никогда не умирает естественной смертью и способен пережить зиму, вмерзнув в прудовый лед, а Кокрен рассказал ей о жабах, найденных в пустотах сплошного камня и оказавшихся живыми. Когда разговор перешел на вымышленных животных из детских книг и кинофильмов, таких как Тянитолкай и герой «Инопланетянина», Кокрен уже просто плыл по течению разговора и упоминал в репликах то мышь Рипичипа из «Хроник Нарнии», то баобабочек из Зазеркалья. Голос Пламтри несколько раз менялся, и ее отношение к теме резко колебалось от скептицизма до полного приятия, но они с Кокреном находились в комнате лишь вдвоем, и ей не нужно было обращаться к нему по имени, да и ближайшая лампочка горела лишь на кухне, и поэтому нельзя было точно сказать, когда она начинала моргать; вдобавок разговор был настолько абстрактным и умозрительным, что Кокрен не мог угадать, с кем именно разговаривал в тот или иной момент. Он не заметил никаких очевидных архаизмов, которые указывали на цитирование Шекспира; впрочем, часть того, что говорила собеседница, он пропускал мимо ушей. Если Тиффани и появлялась за это время, то не давала о себе знать и довольствовалась водкой.

Он надел чистую рубашку, натянул джинсы и вышел из спальни. Шум мотора, по-видимому, разбудил и Салливанов – из-за закрытой двери соседней комнаты доносились приглушенные голоса Кути и Пита.

Мавранос сидел за столом и с хмурым видом читал субботнюю «Сан-Франциско кроникл». Перед ним стояла испускавшая пар чашка кофе, а вдоль противоположного края стола выстроились четырнадцать разнообразных чашек и стаканов. Кокрен подошел босиком к столу и уставился на посуду – в каждой на дне виднелся белый зернистый осадок.

– Думаю, тебе, когда выйдешь на улицу, полезно будет купить «Алкозельцера», – вполголоса сказал Мавранос. – Большую банку. Похоже, что девушки, все до одной, страдали похмельем, но категорически не хотели пить из чашки, из которой уже пил кто-то другой.

Кокрен уставился на чашки и стаканы и в благоговейном ужасе прошептал:

– Четырнадцать!

– Полагаю, по одной на каждую неудачную «руку», – ответил Мавранос, пожав плечами. – Все равно что морскую звезду рубить на части. – Он взял обеими руками чашку с кофе и отхлебнул. – Я, скорее, поражаюсь ее сдержанности: двадцать семь лет прожила, а их всего четырнадцать. Будь у меня такая возможность, я бы каждый раз делился. – Он так же негромко пропел строчку из песни «Благодарного мертвеца»[30], как предположил Кокрен: – «Мне нужно чудо ка-аждый день…».