Гектор посмотрел вниз на катер, глухо стукнувшийся мимо кранца о борт, лениво поднял за ремень рацию, медленно стал подниматься по трапу.

В рубке было тихо и темновато, настороженно зеленели на щите контрольные глазки сигнальных огней. На задрайках окон, на переговорной трубе, на ручках шкафов покачивались на ремешках ненужные сейчас бинокли.

Гектор вздрогнул: в сумраке у лееров стоял Капитан. Курил, неумело, непривычно, слишком долго держа сигарету в руках. Заметив Гектора, взмахнул огоньком в сторону промысловой палубы.

– Знаешь, как они называются?

– Тунцы. Ведь…

– Тунцов много. Именно эти – альбакоро. Понимаешь – альба-коро! Белое сердце…

Ужин запоздал.

Когда Гектор, выждав десяток минут после объявления, спустился в столовую, то сквозь смех и весёлые выкрики в сторону поварского окошка уже слышались и недовольные голоса.

Пахло удивительно вкусно. Свет ярких ламп падал на раскрасневшиеся чистые лица, блестели мокрые бороды рыбаков, в общий шум прорывался дробный нетерпеливый стук ножей и вилок. Наверно, повар всё-таки ждал Капитана. Тот вошёл, кивнул:

– Ну, что там у нас на второе?

Торжественно, под нарастающий одобрительный гул, матрос-камбузник внёс огромное блюдо.

– Тунцовые сердца! Тушеные! С картошкой!

На широко распахнутом в улыбке лице повара явно угадывалось ожидание триумфа. Гул распался на многочисленные «О-го!», «Вот это да!» и «Молодчина!», заработал шумовкой матрос, рассыпая исходящие паром и соком куски по отдельным мискам.

– Давай, давай, не жадничай!

– Э! Не забудь наш стол!

– Алё, осторожней, не капай…

Шум постепенно стихал. Хорошо поработавшие люди ели молча и много. По-мужски крепко перчили мясо, улыбались друг другу. Гектор суетился вместе со всеми, подгонял камбузника, далеко тянул свою миску, смеялся. Перед ним, тревожа густым солёным запахом, в залитом тёмной подливой картофельном пюре, лежали два небольших коричневых сердца.

Запершило в горле. Холодный сок давал себя знать. Гектор мельком взглянул на Капитана.

Тот внимательно смотрел на него.

Может это и случайность, что нетронутые тарелки они отодвинули почти одновременно.

В неожиданной тишине в этот самый момент Гектор услышал:

– Понимаешь – альбакоро…

Отец хохотал и, размахивая руками, кричал им из невозможной высоты чистого весеннего неба что-то весёлое.

Другие люди, мама в домашнем халатике, он сам, совсем ещё маленький тогда Гого, соседи по двору, молча стояли у подножия мрачной пожарной лестницы, а его отважный отец ловкими прыжками бежал по краю гулкой крыши, изредка оглядывался, радуясь бледным лицом и сверкая в их сторону улыбкой белых зубов.

Внизу, под ногами толпы, последний тёмный снег ещё тонул в частых мутных лужах, а стремительному побегу отца к чердачным окнам соседних домов нисколько не мешали ни короткий модный плащ, ни узкие брюки, ни опасно лёгкие блестящие ботинки.

Ярче всего Гого запомнил развевающийся на ветру белый шарф отца.

Растолкав людей, к лестнице гурьбой бросились милиционеры.

Почему-то все короткие, кургузо перетянутые ремнями поверх шершавых шинелей, в красно-синих фуражках, серолицые, они с брызгами расплёскивали чёрными сапогами по сторонам мокрый снег. Один из них, безобразно ругаясь, вдруг начал стрелять вверх, в отца, из пистолета.

Отец остановился и с презрением свистнул в сторону врагов.

Страшно закричала, зашаталась и упала без чувств, лицом в холодную лужу, мама.

Две вещи долгие годы хранились особо в дальнем ящике домашнего комода. Невесомый белый шарфик и корявая от изобильно засохшей крови нижняя мужская майка.

– Поймали нашего отца в этот же день, на окраине, милиционеры злые на него были, били всяко, даже сапогами…

Особенно необходимой жизнь в городе становилась летом.

Гого искренне считал, что ему очень повезло: совсем рядом с их домом были три библиотеки, а в далёком конце улицы – та самая, большая, река.

Никто не мешал ему в домашнем одиночестве наслаждаться самостоятельно выбранными книгами, на реку же они всегда бегали дворовой толпой, сговариваясь с мальчишками рыбачить, кататься на чужих дырявых лодках или просто загорать.

А мама всегда много работала.

Под песчаным берегом длинно, в ожидании подъёма на городскую лесопилку, громоздились плоты.

Схваченные цепями и ржавыми, колючими от старости металлическими тросами, большие кучи когда-то ровно отмеренных брёвен тихо колыхались на речной воде, собранные в просторные и многогорбатые плавучие острова.

От дальнего сплава на краях плотов ещё оставались порушенные за ненадобностью лохматые шалаши, набитые досками костровые площадки, но там уже не было никакой существенной тайны.

Раздетые до чёрных трусов дворовые мальчишки чаще играли в догонялки, бегая вволю босиком по тёплым брёвнам, нарочно иногда, ужарев от речного июльского солнца, подгадывая под водящего, чтобы испугаться стремительного преследования и, вроде бы как поддаться, уступая его скорости, а самим вмиг, разбежавшись, нырнуть в прохладную глубину между плотами.

Глаза открывались под водой сами собой, ужас опасной темноты заставлял быстрее подниматься в просветлённые солнцем узкие щели к поверхности, выскакивать, царапая локти и колени, на ближайшие же брёвна и непременно кричать там от счастья спасения.

Сердце колотилось, зубы в ознобе стучали, и славно было лечь испуганным телом на горячие сосновые чешуйки.

Иногда они принимались ловить прямо с брёвен мелких ершей и окуньков, подёргивая пальцами коротенькие рыболовные лески. Если не забывали взять с собой соль, то, оголодав и ленясь делить замечательный день кратким и совсем ненужным возвращением во двор, к домашнему обеду, разводили на берегу, у воды, небольшой костерок и на раскалённых огнём камнях жарили добытую только что рыбёшку.

Те из мальчишек, кто половчее, да и сам Гого тоже, любили осёдлывать на воде отдельные, случайно вырвавшиеся на свободу из общих плотов толстые брёвна, и устраивали тогда грандиозные пиратские сражения, подгоняя свои галеоны обломками досок, как вёслами.

Взрослея, они всё чаще и чаще в своих забавах уходили дальше вниз по реке, постепенно узнавая другие, серьёзные, в отличие от привычных по раннему детству, городские места.

Лето, радостно и долгожданно случившееся после первого же его школьного года, их дворовая компания почти целиком провела на грохочущих стальными инструментами судоремонтных доках; в самые жаркие месяцы следующих каникул они помогали знакомым речным матросам управляться с зерновыми баржами на гигантских прибрежных элеваторах. Матросы были почти все весёлые, загорелые, в тельняшках.