В полседьмого он включил телевизор и с блокнотом в руках уселся смотреть викторину.

— Зачем ты смотришь эту чушь? — спросила она.

— Они меня интересуют.

— Опять теория игр?

— М-мм… Да. Отчасти.

Она оставила его сидеть перед экраном. Пошла в спальню и сменила простыни. Разве не он должен был это сделать? Она позволила себе подумать об этом с горечью. Разве он не должен чуть больше считаться с моими чувствами? Конечно же, эта работа для того, кто обманул, а не для той, кого обманули… Тут она велела себе замолчать. В чем состоял их план, напомнила она себе не без иронии: не нужно делать вид, что ничего не случилось, но нужно помнить, что случившееся не имеет, вернее, не будет иметь значения — в перспективе…

Она запихнула простыни в пластиковый мешок. Она не будет отдавать их в стирку, решила она, а просто выбросит. Это будет символический жест, может быть, и слишком дорогой, но тем большее удовлетворение он доставит… И она…

— Хоуп! — окликнул ее Джон.

Она вернулась в гостиную. Он по-прежнему неотрывно смотрел викторину, убавив звук настолько, что почти ничего не было слышно. Он поглядел на нее, потом опять уставился в телевизор. Она терпеливо ждала.

— Я вся внимание, — сказала она.

— Я думаю… — Он помолчал, не сводя глаз с экрана. — Я думаю, нам надо с этим кончать.

— С чем? С телевизором?

— С этим фарсом.

— Что ты имеешь в виду?

Он встал и выключил телевизор.

— Нас. Нашу семейную жизнь, — сказал он. — С меня ее хватит.

Джон съехал. На самом деле она его не выгоняла, но иногда в утешение себе думала, что выгнала. Она просто оставила его в квартире и отправилась в Дорсет, полагая, что когда вернется, его у себя уже не застанет.

Перед отъездом она позвонила Богдану Левковичу и сказала, что хочет с ним поговорить. Он предложил встретиться в кафе у метро «Саут Кенсингтон». Когда она вошла, он ее уже ждал. Кафе было полутемное, старомодного вида, с потрескавшимися клеенками на столах, работали в нем толстые пожилые дамы. Им подали кофе с молоком в поцарапанных плексигласовых чашках.

Богдан был крупный мужчина с неухоженными светлыми волосами, он, как ни странно в таком возрасте, страдал угревой сыпью, несколько розовых точек всегда красовалось у него на шее, на нижней челюсти, за ушами. Он был энергичен, отличался непосредственностью и прямотой и часто, сам того не желая, наносил обиды своим коллегам. Хоуп он нравился. За время их беседы он съел три слойки — три липких сладких треугольника, обсыпанных орехами, как гравием.

— Речь пойдет о Джоне, так ведь? — спросил Богдан с места в карьер, непрерывно работая челюстями.

— Да.

— Что тут скажешь. Он каждый день бывает разным. — Богдан смахнул указательным пальцем крошки со стола. — Но это часть его обаяния.

Он объяснил ей, что работа Джона над турбулентностью сначала была успешной, но он слишком стремительно двинулся вперед. Выводы, справедливые для гидродинамики, он попытался приложить ко всем типам нарушения непрерывности. Но тут его постигла неудача. Многообещающие подходы превращались в тупиковые варианты. Прозрачные и изящные формулы порождали неудобные ответы непомерной сложности.

— И он был очень подавлен какое-то время. Что вполне естественно. Но в конце концов, — Богдан со значительным видом прищурил один глаз, — мы все через это прошли. Через такого рода срывы.

По словам Богдана, первым действительно плохим признаком было то, что Джон стал урывками, почти беспорядочно, заниматься самыми разными вещами: иррациональными числами, накрытиями, топологией… «Даже кошмарный мир физики интересовал его неделю-другую», — Богдан саркастически улыбнулся.

— А теперь он опять занялся теорией игр, — заметила Хоуп. И рассказала Богдану про викторину.

Богдан сказал, что сначала Джон получал удивительные результаты. Он, Богдан, читал статью Джона, которую все называли потрясающей, совершенно новаторской. Беда в том, объяснил Богдан, что в науке нельзя застолбить территорию. В той же области, что и Джон, работало множество людей в самых разных странах. Они исследовали все типы турбулентности, все формы разрывов: для метео-систем, для экономических моделей, для радиопомех. Джон не был единственным в своей области, развел руками Богдан. Он заказал еще кофе.

— Но жестокая насмешка судьбы состоит в том, — продолжил Богдан, — что Джон, занимаясь турбулентностью, в первые месяцы получил результаты, которые открыли новые возможности для других, но не для него. Он — как человек, который придумал паровую машину, но обнаружил, что Джеймс Уатт первым добежал до патентного бюро. — Богдан пожал плечами. — Такое постоянно случается. Даже когда имеешь дело с абстрактными идеями и понятиями, — он прищелкнул пальцами. — Кто-то на другом конце света публикует те же доказательства.

— То есть Джон сильно продвинулся, но дальше пойти не смог.

— Да, и это его убивает, по-моему. Меня бы это тоже убило. Понимаете, ему кажется, что приз победителя вот-вот выхватят у него из-под носа.

— Что он может сделать?

— Ничего. Он должен смириться. Мы все ему это говорим, но… я думаю, здесь корень его проблем.

Хоуп нахмурила брови. Едва ли это объясняло, подумала она, почему он спал с Дженни Левкович.

— Я тут встретила Дженни, случайно, на днях. Как у нее дела?

Богдан продолжал есть. Он проглотил кусок слойки, запил его несколькими большими глотками кофе и с готовностью сообщил Хоуп, что они с Дженни думают развестись.

— Я встречаюсь с другой женщиной, — сказал он. — В Бирмингеме. Мне очень хорошо с ней.

— Вот как. Рада за вас.

— Но знаете, я беспокоюсь за детей, и т. д. и т. п.

Хоуп сказала, что она его понимает.

— И по-моему, — сказал Богдан, — у Дженни есть любовник здесь, в Лондоне. Я только не знаю, кто это.

Какое-то мгновение злость подталкивала, подбивала ее на мелкую месть, но она взяла себя в руки. Вместо этого она в общих словах рассказала ему о своих сложностях с Джоном и о том, что они хотят на время разъехаться. Никакого любовного треугольника не было, сказала она, просто несходство характеров. Они оба сочли, что временная разлука внесет ясность в их отношения. Хоуп написала на бумажке свой телефон в Дорсете и дала ее Богдану. Она попросила его приглядывать за Джоном.

— Сообщите мне, если дела пойдут хуже, — сказала она.

— Да, разумеется. Мы с ним каждый день видимся. Я вам позвоню.

Они вышли из кафе. После его коричневого полумрака дневной свет казался особенно ярким. Хоуп вздрогнула, когда мимо прогрохотал автобус. На прощание Богдан поцеловал ее и снова уверил, что сделает все, что нужно.

— Все разводятся, — он криво усмехнулся. И после паузы добавил: — Математики — народ особенный. Вам нужно было выйти замуж за физика. Мы не настолько безумны.