– Конечно-конечно, – милостиво согласилась Ада. – Святое дело, дежурить у одра больного. Мой дядя самых честных правил, и все такое. Родственников нужно любить и ценить, особенно тех, у кого есть квартира в Москве. Передавай своей несчастной старушке от меня пожелание скорейшего выздоровления. И не скучай, хорошо?

– Передам. Хорошо, – машинально ответил Сергей, усилием воли подавив желание запеть от радости. Прокатило! Она поверила! Она отпустила его, освободила, пусть не навсегда, пусть только на сегодняшний вечер, но он свободен, свободен!

* * *

А та, кого Ада столь опрометчиво назвала «несчастной старушкой», в это время отнюдь не покоилась на «одре болезни», а была вполне счастлива в обществе своего возлюбленного. Они как раз ехали ужинать, а после ужина…

– После ужина я улетаю, так что цигель-цигель, – объявил Леонид. – Ты, наверное, не хочешь со мной? А ты вообще была когда-нибудь в Англии?

– Я и во Франции не была, а в Испании тем более, – с готовностью откликнулась Нина. – Не говоря уж об Италии. Что там еще в Европе осталось, где я не была?

– Много чего. Но не плачь, Маруся, мы все наверстаем. Вот теперь бы и приступили…

– Лень, не начинай, – поморщилась Нина. – Я ж сказала, не могу. Все так внезапно…

– Привыкай, родная… В моей… в нашей с тобой жизни ритм вообще бешеный. Знаешь, как на реке? Люди ночью спят, и рыбы спят, и птицы, а вода – все равно движется куда-то… Что будешь пить?

– Апельсиновый сок.

– А покрепче?

– Пожалуй, воздержусь.

– Солидарен.

– Какой смешной официант!

– Что же в нем смешного?

– Фрак. Знаешь, я никогда не видела мужчину во фраке.

– А дирижеров?

– Что – дирижеров?

– Дирижеры всегда во фраке.

– Милый мой, я вижу, ты в последний раз видел оркестр в четырнадцать лет?

– Слушай, а откуда ты знаешь?

– Мы же вместе были. С классом тогда ходили на «Князя Игоря».

– «О дайте, дайте мне свободу, я свой позор сумею искупи-ить!»

– Блестяще. Не понимаю, почему ты не пошел в оперные певцы.

– Жажда наживы, моя дорогая, жажда наживы.

– Так вот, о дирижерах.

– Дирижеры зарабатывают того меньше.

– Я не об этом, стяжатель!

– Я – стяжатель? Ничего себе комплимент! Между прочим, я на днях отвалил громадные деньги на благотворительность!

– Знаем мы эту благотворительность! Все разворуют, Леня, все!

– Не разворуют, – уверил он ее, намазывая кусочек хлеба маслом. – Я проследил. Купил томографы трем московским клиникам. Так что там насчет дирижеров?

– Дирижеры сейчас вовсе не обязательно выступают во фраке. Я как-то была в опере, так дирижер вообще был в джинсах. Пиджак, а под ним – джинсы! Я разглядела!

– Старательно же ты глазела на его задницу!

– Ну… да. А что? Нельзя?

– Когда ты выйдешь за меня замуж, будет нельзя.

– Шортман, да ты, оказывается, деспот!

– Ты меня еще не знаешь. Я хищник. Я хочу мяса. Ты будешь есть мясо?

– Я буду рыбу. И десерт. Вот этот, персиковый.

– А я мясо. Дайте мне мяса, большой кусок мяса с кровью. И чтобы крови было много.

– Дайте ему мясо отдельно, донора отдельно.

– Извините?

– Я пошутила.

Фрачник-официант вежливо посмеялся и ушел выполнять заказ.

– У меня создалось такое ощущение, что он смеялся из вежливости, но если бы мы настаивали, то донор был бы подан.

– Можешь в этом даже не сомневаться. Если бы мы настаивали, он отдал бы нам всю собственную кровь. За те деньги, что они тут получают…

– А что – много?

– Думаю, порядочно.

– А мне вот зарплату два года не прибавляли.

– Слушай, я давно хотел тебе сказать. Зачем тебе вообще работать?

– Здрас-сте пожалуйста, как же мне не работать? А кормить меня кто будет, а за квартиру кто будет платить? И губную помаду я себе сегодня купила, тоже серьезный расход. Недешевая. Ажно целый полтинник стоит!

– Полтинник – это пятьсот рублей?

– Страшно далек ты от народа, Леонид Шортман! Полтинник – это пятьдесят.

– Покажи-ка.

– Не лапай, не купишь. Видишь – розовенькая.

– Нина, я серьезно. Давай поженимся. Хочешь, прямо сейчас?

– Ты опоздаешь на самолет.

– Не опоздаю. Без меня он просто не полетит.

– Это почему же…

– Потому.

– А-а-а…

– Вот-вот. Соглашайся.

– А как же белое платье? Я в первый раз выхожу замуж и хочу белое платье.

– Не вопрос. Сейчас прямо поедем и купим. Платье, фату, букет. И… что там еще надо?

– Вообще-то надо, прежде всего, кольца. Но еще раньше надо, чтобы ты перестал заговаривать мне зубы и объяснил, при чем тут моя работа? В какой связи она находится с нашим гипотетическим бракосочетанием?

– Как… Ну… Ты ж после свадьбы бросишь работать. Зачем тебе? Зарплату, ты говоришь, маленькую платят, губная помада у тебя вон за пятьдесят рублей. И начальница, ты говоришь, сука.

– Она не сука. Она хорошая девка, только избалованная. У нее, говорят, папаша какой-то олигарх.

– Ну? Кто такой? Может, я его знаю?

– А-а, я в эти сплетни не вникаю. Лень, ты мне вот чего объясни, а то я, может, недопонимаю чего. Почему это я после свадьбы должна бросать работу? Чтобы тебе щи варить? Полы мыть и рубашки стирать? Ты для этого на мне женишься?

– Нин, ты чего? Какие, на фиг, постирушки? Что у меня, не найдется кому рубашки постирать? Я ж, наоборот, хотел, чтобы ты отдохнула, занялась собой… У нас еще, может, дети будут…

Шортман сказал что-то не то и сам это почувствовал – Нина изменилась в лице, и подбородок у нее мелко задрожал, но она превозмогла эту дрожь.

– Какие дети, Леня? Ты что, не помнишь, сколько мне лет? И что значит – «занялась собой»? Моталась по магазинам, салонам красоты и курортам? Леня, ты меня с кем-то путаешь. По-моему, тебе не на мне надо жениться. Тебе нужна здоровая особа репродуктивного возраста, не отягощенная интеллектом, сведущая в высокой моде и косметических новинках. И вообще…

– Да не нужна мне… не отягощенная! Нина, мне не нравится наш разговор. Давай его прекратим. Прекратим, и все. Напоследок хочу сказать, – тут Шортман понял, вернее, почувствовал неловкость этого своего дурацкого «напоследок», но было поздно, – что ты меня просто неправильно поняла.