Но что особенно интересно, читатель, так это то, что наша мобилизационная активность странно сочеталась с нашей дипломатической пассивностью как раз там, где русской дипломатии была необходима чуткость камертона, то есть в Вене и Берлине.

Уже после (!) сараевских выстрелов министр иностранных дел Сазонов почему-то (?!) разрешил уехать со своих постов берлинскому послу Свербееву и венскому послу Шебеко. Интересно и то, что об этой немаловажной и многозначащей «детали» умалчивают практически все советские авторы. И только известный нам Марков-второй по этому поводу заметил: «В те самые дни, когда окончательно решался роковой вопрос, разразится ли мировая война или удастся её хотя бы на время оттянуть, ни в Германии, ни в Австро-Венгрии не было императорских русских послов: один наслаждался отпуском у себя в деревне, другой набирался впечатлений в Петербурге».

Марков для «округления» эффекта с фактами нередко обращался весьма вольно. Не совсем точен он оказался и тут: в середине июля Свербеев уже был опять в Берлине и посетил статс-секретаря Ягова. Но в те дни, когда ещё что-то можно было исправить, нашего посла на месте действительно не было.

А теперь, когда уже мобилизовались приграничные округа, Свербеев мог лишь уныло констатировать в шифрованной телеграмме Сазонову: «Узнав от меня, что мы действительно принуждены мобилизовать четыре военных округа… Ягов в сильном волнении ответил мне, что неожиданное это известие вполне меняет положение и что теперь он не видит уже возможности избежать европейской войны».

Пребывая в эмиграции, Сазонов переврал это мнение Ягова, выставив немца этаким милитаристом-фаталистом, считающим, что раз уж конфликт неизбежен, так пусть он разразится поскорее. Зато Сазонов записывал в пацифисты одного из творцов Антанты – Делькассе. Очевидно, Сергей Дмитриевич после всех треволнений и бурных лет числил себя тоже по «миротворческому» ведомству, напрочь отказываясь от своей доли ответственности за войну.

Но факты-то говорят об обратном!

В 1910 году кайзер Вильгельм знакомился с новым русским министром иностранных дел и, отпуская его, сказал:

– Наконец мне пришлось встретиться с русским министром иностранных дел, который мыслит и чувствует как русский.

Сазонов поклонился в ответ, а Вильгельм прибавил:

– С национально настроенным министром нам, немцам, нетрудно будет жить в мире и добром согласии.

Теперь «национально настроенный» Сазонов боялся, как бы не опоздать с войной против немцев. Николай 28 июля спокойно поигрывал в теннис, но кончилось тем, что он записал в дневнике: «День был необычайно беспокойный. Меня беспрестанно вызывали к телефону то Сазонов, или Сухомлинов, или Янушкевич».

И 29 июля Сазонов после совещания с военным министром Сухомлиновым и начальником Генштаба Янушкевичем добивается от Николая II указа о всеобщей мобилизации. Затем его приостанавливают за несколько минут до того, как начальник мобилизационного отдела генерал Добророльский начал диктовать указ телеграфисткам столичного Главтелеграфа. Причиной стала очередная депеша Николаю от кайзера, предостерегавшего кузена от обвала.

«Национально» же «настроенное» трио – министр и два генерала – утром 30 июля собирается вновь.

– Я имею точные данные, что германская мобилизация идёт полным ходом, – заявил Янушкевич.

Это была неправда! Немцы объявили мобилизацию только 1 августа. Точнее, на границе с Францией некоторые мобилизационные мероприятия начались уже в последнюю неделю июля, однако на русско-германской границе всё было спокойно. Граф Игнатьев проезжал Германию 26 июля, и вот его впечатления: «В Эйдкунене, германской пограничной станции, я встретил знакомую и обычную обстановку, разве что только таможенные и железнодорожные служащие показались мне особенно предупредительными. Естественно, что весь день я не отрывался от оконного стекла, стремясь заметить хоть малейшие, но хорошо мне знакомые ещё с академии признаки предмобилизационного периода: удлинение посадочных платформ, сосредоточение к большим станциям подвижного железнодорожного состава и тому подобное. Но уже темнело, а мне всё ещё ничего не удалось заметить»…

Зато что-то «заметил» Янушкевич, и они с Сухомлиновым дозвонились до царя. Николай, выслушав Янушкевича, был краток:

– Я прекращаю разговор.

– Ваше Величество, Сергей Дмитриевич передаёт свою покорнейшую просьбу позволить сказать вам несколько слов.

– Хорошо…

Сазонов взял трубку:

– Ваше Величество, я нижайше прошу аудиенции для неотложного доклада.

Николай помолчал и согласился:

– Приезжайте в три часа.

ВОЕННЫЙ министр Сухомлинов 12 марта 1914 года в «анонимной» статье в «Биржевых ведомостях» заявил: «Россия готова».

Лидер кадетской партии Милюков считал, что «эта статья была фатальна» и стала «одним из толчков, вызвавших войну».

А это были ещё цветочки… 31 мая (по европейскому счёту это 13 июня, что даёт, к слову, занятную символическую инверсию: «31–13») во второй инспирированной Сухомлиновым статье в «Биржевке» заявлялось ещё круче: «Россия готова, должна быть готова и Франция».

В эти же самые месяцы казённый заказ (наряд) на винтовки для самого нашего крупного оружейного завода, Тульского, был следующим: в январе 1914 года – пять (пять!) штук, в феврале – также пять, в марте – шесть, в апреле – пять, в мае – одна (одна!), в июне – опять одна, в июле – одна учебная винтовка.

Что, читатель, не верится?

Верю, что не верится, потому что мне и самому верится в такое с трудом. Увы, источник этих сведений вполне авторитетен, это – знаменитый наш оружейник, генерал (и царской, и Советской армий) Владимир Григорьевич Фёдоров, тогда – член оружейного отдела Артиллерийского комитета.

В своих воспоминаниях Фёдоров писал позже: «За несколько дней до объявления войны крупнейший завод выпускает одну учебную винтовку в месяц! Так готовилось военное министерство к вооружённому столкновению».

Забегая вперёд, скажу, что с началом войны Фёдоров подался аж в… Японию за остро необходимыми русской армии хотя бы старыми японскими винтовками «арисака».

В конце июля Сухомлинов опять безмятежно подтвердил «полную нашу готовность». И так вот «изготовившись» на газетных страницах, он смотрел теперь в глаза Сазонову, закончившему телефонный разговор с царём, и с нетерпением ждал, что тот скажет…

– В три часа я в Петергофе, – успокоил его и Янушкевича Сазонов. – И вот что… Если я смогу его убедить, то звоню вам, генерал, – он повернулся к Янушкевичу, – а вы тотчас звоните на Главтелеграф.

– Хорошо, – возбуждённо согласился Янушкевич. – А потом я уйду из дома, сломаю телефон и вообще вы меня не отыщете, если опять придёт приказ всё отменить.

Генерал был готов закатиться хоть к девкам в весёлый дом. Сазонов же уехал к царю. А через два часа, около пяти вечера 30 июля, он позвонил Янушкевичу: