как всегда ослепительно-белый и безукоризненный. Проморгавшись, я вижу тянущуюся навстречу ладонь, которая, впрочем, через секунду опускается. – Все в порядке? На ежа не наступила?

– Тут их нет, – все, что удается выдохнуть. Я осторожно встаю, и туника тут же омерзительно облепляет тело. – Не знаю… наверное, это недосып. Споткнулась.

Сердце все еще колотится, а понимание – что упади я чуть иначе, ударилась бы о скалу, вдоль которой мы идем, – не прибавляет хорошего настроения. Вот же неуклюжая… Собралась присматривать за Эвером, а сама? Кривясь, убираю назад волосы, пытаюсь отцепить от груди и живота просоленную, отяжелевшую ткань. Эвер обводит меня новым тревожным взглядом, но тут же опускает глаза и, дернув ворот, быстро отворачивается, чтобы продолжить путь.

– Будь поосторожнее, Орфо.

В детстве он бы просто взял меня за руку. Сам. Мысль будит спонтанное желание уже по доброй воле сесть в воде на задницу и больше ничего не делать. Никогда. До самой коронации. Долбаное все, что бы это ни значило.

– Дегжи. – Скорфус, как истинная собака, подтаскивает мне насквозь промокшие сандалии в зубах. – Чуть не упгыли.

– Спасибо. – Быстро забираю их и тут же ловлю взгляд, долгий и красноречивый. – Эй. Мне кажется или теперь ты пялишься?

– Не я один, – многозначительно хмыкает он, щурится и понижает голос. – Почему нет? Соски у всех примерно одинаковые.

– О боги, заткнись. – Солнце как раз выходит снова, я наклоняюсь и несколько раз топаю на месте, прощупывая песок. – Просто не понимаю, что это. Я могла и голову разбить.

– Может, чья-нибудь забытая сеть? – Эвер останавливается, опирается на скалу рукой. Его тень подрагивает в воде. – Я помню, рыбаки оставляли здесь такие: они, когда в них попадает добыча, резко тянут ее к берегу, срабатывает какой-то шестерной механизм.

– Меня не утянуло. – Я все-таки иду дальше. Скорфус шлепает рядом.

– И слава богам, ты могла сломать ногу. – Эвер кидает на нас быстрый взгляд через плечо. Он хмурится, пальцы на ремнях сандалий сжались крепче, так, что выступили вены. – Идите-ка ко мне поближе. Не надо отставать. Мало ли, что еще тут может валяться.

– Смотрите-ка, смотрите-ка, кто оправился настолько, чтобы командовать! – Скорфус расцветает. – Может, еще возьмешь нас на ручки?

Но мы одновременно слушаемся Эвера, приближаемся к нему почти вплотную. Солнце все ярче, тени все гуще. Перед выходом на дикие пляжи вода почти ледяная, ноги будто режет осколками. Наверное, течение, не помню, слишком давно в последний раз ходила здесь. До самого берега Эвер выглядит напряженным, то и дело опускает голову или начинает ею крутить. Похоже, его правда обеспокоило мое падение.

– Ждем, пока ты высохнешь? – спрашивает он, когда мы все-таки оказываемся на песке.

– Да ладно, санктуарий сейчас на солнце. – Пройдя немного дальше от кромки воды, поднимаю взгляд. – А сбор растений вряд ли займет много, не успею закоченеть.

Роща зеленеет там, за чередой похожих на непропеченный хлеб валунов. Первые могилы уже левее, на высоком, нависающем над морем утесе. Никого и никогда не удивляло, что дикий пляж потихоньку – если идти долго и упрямо – перетекает в мрачную монолитную возвышенность, а затем в санктуарий. Но сейчас это почему-то кажется мне даже не диким, а угнетающим. Наблюдая, как отряхивается Скорфус, я энергично топаю по песку. Выглядит, наверное, глупо, но я хочу отвлечься и заодно убедиться, что с ногами ничего не случилось.

– Ты как? – спрашиваю Эвера, скорее просто чтобы не молчать. Он успел сесть на песок и обнять колени. Рубашка застегнута все так же наглухо; мокрые пятна на ней медленно бледнеют.

– Все в порядке. А ты?

– Отлично. – В доказательство подпрыгиваю. – Тогда что, движемся дальше?

Эвер плавно встает. Оказавшись рядом, я цепляюсь взглядом за пуговицу на его воротнике и думаю о том, что в детстве расстегнула бы ее не думая. Это я иногда делала, говоря: «Эвер, твоя шея уже в порядке». Он не возражал. Одна маленькая перламутровая пуговица, не больше. Ее вид сейчас мешает дышать мне самой, и я неосознанно ослабляю шнуровку на воротнике у себя. У туники и так достаточно свободный вырез, но все равно душно.

– Что ты делаешь? – спрашивает он не без опаски. Странный вопрос.

– Остужаюсь. – Бросив это, быстро иду вперед. Сама не знаю, почему диалог кажется таким нелепым и неловким, но определенно не хочу его продолжать.

До рощи, к счастью, недалеко: первые кусты и деревья вгрызаются корнями в землю уже шагах в десяти от валунов. В тени я все-таки невольно начинаю дрожать, но, стараясь не обращать на это внимания, сразу выбираю себе дерево – лимонное. У меня тоже есть могила, которую я хочу посетить. Может, и Эвер захочет пойти со мной.

Святые рощи есть возле каждого санктуария. Здесь чего только не найдешь: оливы, лавр, вьюны, сирень и гиацинты. Гвоздики, лимонник и лаванда, дикая земляника и плющ. Им не нужны хорошая земля, они живы и счастливы, даже когда по всей Гирии холод или засуха. Мы рвем их каждый раз, как приходим, а они вырастают вновь, еще пышнее. Дар богов, скорее всего. Эти рощи сами возникают рядом с местами, где люди начинают хоронить мертвецов, ведь правило непреложно – о мертвецах нужно заботиться: убирать могилы, украшать, не давать камням проседать и трескаться. Тогда и сам проживешь дольше и счастливее, и твоим покойным близким будет легче, где бы они ни оказались. Поэтому, например, за нашими родственниками и друзьями присматривает сразу пять нанятых папой слуг. Сам он не любит ходить сюда, не помню, чтобы даже в Праздник Памяти приходил к маме, ее братьям, Лину или своей семье. Кажется, я понимаю почему: для него увидеть могилы близких – значит окончательно признать их смерть. Но где-то глубоко внутри он так этого и не сумел. Одна из немногих вещей, которые папа не умеет, – отпускать. Даже каждая отставка патриция для него – чудовищное потрясение.

– Запах смерти поутру, – ворчит Скорфус то, что и в саду. Шерсть его стоит дыбом.

– Не бойся. – Я наклоняюсь потрепать его под подбородком, и он уныло сворачивается клубком в траве.

– Ничего я не боюсь. И вообще, страшна одна смерть – смерть разума.

Снова сосредотачиваясь на том, чтобы нарвать самых пахучих лимонных побегов и не подколоть его в нашем обычном духе: «Было бы чему умирать», я прошу:

– Тогда надери вьюнка. Нужно поскорее все это скрепить.

Ворча уже невнятно, Скорфус поднимается и идет искать какое-нибудь любимое вьюнами солнечное пятно. Хвост стоит укоризненным столбом, но что я могу сделать?

Как существа, в жилах которых течет кровь богов, фамильяры