– Я духовный наставник Шэя Борна.

Он удивленно поднял глаза.

– Какой, должно быть, изнурительный труд.

– Изнурительный, – согласился я. – Во всех смыслах.

– Так что же, да или нет?

– Пожертвует ли он свое сердце? Думаю, это зависит от вашей дочери.

Раввин покачал головой.

– Нет-нет. Мэгги, если захочет, гору с места сдвинет. Одну молекулу за другой. Я имел в виду, Иисус он или самозванец?

Я непонимающе моргнул.

– Вот уж не думал, что услышу этот вопрос от раввина.

– Ну, в конце концов, Иисус был евреем. Сами посудите: жил с родителями, унаследовал отцовский бизнес, считал свою мать девственницей, а она его – Богом. – Раввин Блум усмехнулся, и я ответил ему улыбкой.

– Во всяком случае, учит Шэй другому. Не тому, чему учил Иисус.

Раввин засмеялся.

– А вы, я так понимаю, были там и все слышали?

– Я знаю, что сказано в Священном Писании.

– Знаете, меня всегда поражают люди, будь они иудеями или христианами, которые воспринимают Библию как нечто незыблемое. «Евангелие» переводится как «благая весть». Это способ обновить информацию, адаптировать ее к нуждам публики.

– Не могу сказать, что Шэй Борн адаптирует историю Христа для молодого поколения, – признался я.

– Тогда возникает вопрос, почему так много людей доверилось ему. Как будто то, кем он является, не важно по сравнению с тем, кем он должен быть в их представлении. – Ребе Блум пробежался глазами по книжным полкам, пока не нашел нужный запылившийся том. Еще несколько минут потребовалось на поиск определенной страницы. – «Иисус сказал ученикам своим: Уподобьте меня, скажите мне, на кого я похож. Симон Петр сказал ему: Ты похож на ангела справедливого. Матфей сказал ему: Ты похож на философа мудрого. Фома сказал ему: Господи, мои уста никак не примут сказать, на кого Ты похож. Иисус сказал: Я не твой господин, ибо ты выпил, ты напился из источника кипящего, который я измерил».

Он закрыл книгу, а я безуспешно пытался вспомнить, откуда этот отрывок.

– Историю всегда пишут победители, – сказал раввин Блум. – А это написал один из проигравших.

Он вручил мне книгу, и в этот момент в комнату заглянула Мэгги.

– Папа, неужели ты пытаешься всучить нашему гостю сборник лучших семитских анекдотов?

– Можешь мне не верить, но у отца Майкла, оказывается, уже есть такая книга – притом с автографом автора. Обед готов?

– Да.

– Слава Богу! Я уже боялся, что твоя мать кремировала этого окуня. – Как только Мэгги скрылась в кухне, раввин Блум сказал: – Что бы там ни говорила Мэгги, мне вы еретиком не показались.

– Это долгая история.

– Уверен, вы и без меня знаете, что слово «ересь» происходит от греческого «выбор». – Он пожал плечами. – Интересная ситуация. Вдруг идеи, всегда считавшиеся святотатственными, на самом деле вовсе не святотатственны – просто мы с ними прежде не сталкивались? А может, нам не позволяли сталкиваться с этими идеями?…

Книга, которую дал мне раввин, обжигала руки.

– Проголодались? – спросил Блум.

– Как волк, – признался я и последовал за хозяином дома.

Когда я была беременна Клэр, мне сказали, что у меня гестационный диабет. Честно говоря, я до сих пор в это не верю: примерно за час до сдачи анализов я водила Элизабет в «Макдональдс» и допила ее апельсиновый сок, который любого уложил бы в диабетическую кому. Тем не менее, когда акушерка объявила диагноз, я повиновалась всем указаниям: соблюдала суровую диету, несмотря на зверский аппетит, дважды в неделю сдавала кровь и затаивала дыхание всякий раз, когда врач измерял рост ребенка. Нет худа без добра, говорите? Это верно: мне множество раз делали ультразвуковое обследование. И еще долгое время после первого превью, которое все будущие мамы получают на двадцатой неделе, я продолжала любоваться все новыми и новыми портретами. Видеть наше дитя стало для нас с Куртом настолько привычно, что он даже перестал ходить со мной к гинекологу. Он оставался приглядывать за Элизабет, а я ехала в больницу, где по моему обнаженному животу проводили зондом – и на мониторе высвечивались контуры стопы, локтя и носа новоиспеченного человечка. – К восьмому месяцу изображение уже не походило на неумелый рисунок, который видишь на двадцатой неделе; к восьмому месяцу ты уже видишь волосы, складки кожи на большом пальце, форму скул. На ультразвуковом мониторе она казалась до того реальной, что я порой забывала, что она еще в моей утробе.

– Уже совсем недолго, – сказала лаборантка в тот последний день, вытирая теплым полотенцем гель с моего живота.

– Вам легко говорить, – огрызнулась я. – Это не вам приходится бегать за непоседливой семилеткой на восьмом месяце беременности.

– Поверьте, я тоже через это прошла, – сказала она, вынимая из-под монитора сегодняшнюю распечатку.

Увидев лицо, я буквально задохнулась от восторга. Девочка была вылитый Курт – ничего общего со мной или Элизабет. У этой новой жительницы Земли были его широко посаженные глаза, его ямочки на щеках, его заостренный подбородок. Спрятав снимок в сумочку, я поспешила домой, чтобы скорее показать его мужу.

Соседнюю улицу наводнили машины, но я решила, что это из-за ремонта дорог: в нашем районе меняли асфальт. Какое-то время мы покорно стояли в заторе, слушая радио. Минут через пять я заволновалась: Курт должен был идти на дежурство и специально перенес обеденный перерыв, чтобы я смогла поехать на УЗИ без Элизабет. Если я не вернусь домой вовремя, он опоздает на работу.

– Слава богу! – воскликнула я, когда машины наконец тронулись. Приблизившись к своему кварталу, я увидела знаки объезда и патрульный автомобиль у обочины. В сердце что-то кольнуло, как бывает, если видишь пожарную бригаду, мчащую в сторону твоего дома.

Дорожным движением управлял Роджер, с которым я немного была знакома.

– Я здесь живу, – сказала я, опустив стекло. – Я жена Курта Ни…

Не успела я договорить, как лицо его словно окаменело. Тогда я поняла, что произошло нечто ужасное. Я уже видела такое лицо – у Курта, когда он сообщил, что мой первый муж погиб в автокатастрофе.

Я мигом отстегнула ремень и стала неуклюже выбираться из машины, совсем беспомощная со своим громадным животом.

– Где она? – закричала я. Выключить мотор я даже не подумала. – Где Элизабет?

– Джун, – сказал Роджер, крепко обнимая меня за плечи, – идемте со мной, хорошо?

Он довел меня до дома, где я увидела то, чего не видела с перекрестка: множество патрульных машин, чьи мигалки сливались в единое сияние, будто новогодние гирлянды. Распахнутые зевы карет «скорой помощи». Распахнутую дверь моего дома. Какой-то офицер держал на руках собаку; заметив меня, Дадли принялся лаять как умалишенный.